Созидательный реванш (Сборник интервью)

— Это — даже не тактика, а, я бы сказал, стратегия «Литературной газеты» в последние годы. Согласившись в две тысячи первом году стать главным редактором этого уникального издания, основанного сто семьдесят семь лет назад Пушкиным, я прекрасно осознавал: главная беда культурной и интеллектуальной жизни России — принципиальное отсутствие диалога между традиционными оппонентами: западниками и почвенниками. А ведь именно в спорах этих антагонистов в девятнадцатом веке рождались новые идеи. О чем могут спорить единомышленники? О нюансах. Но нюансом на вызов Истории не ответишь! Необходимо было вернуть российский мыслящий слой в режим диалога. Этим мы и занялись. Первая же наша дискуссия «Десять лет, которые потрясли…», проведенная в две тысячи первом году, показала, насколько велико отчуждение. Но дискуссия тем не менее получилась. Впервые за много лет люди, отворачивающиеся друг от друга при встрече, вступили в принципиальный спор. Многие жесткие оценки «ельцинизма», ставшие теперь обычными, впервые были высказаны именно тогда, на страницах «ЛГ». По итогам дискуссии мы выпустили с «Вагриусом» книжку — она разошлась мгновенно. По итогам, кстати, нынешней дискуссии мы готовим сборник вместе с «Молодой гвардией».
 — В ходе дискуссии в «ЛГ» возникла ли надежда, что имеющие противоположные точки зрения найдут то общее, что их примирит, или так и будут идти стенка на стенку из-за отношения к Октябрьской революции? 
— По-моему, о примирении пока говорить рано. Дело в том, что семнадцатый еще не стал для нас «чистой историей», как для французов девяносто третий. Мы еще довоевываем… И говоря об Октябре, Гражданской войне, НЭПе, сталинской реставрации, участники спора чаще опираются в своих оценках не на историю, а на современность. Отношение к сегодняшнему дню определяет в конечном счете и то, как человек воспринимает события девяностолетней давности. Люди социалистической ориентации склонны оправдывать Ленина во всем. Державники все прощают Сталину за отстранение от власти Троцкого с его интернациональной командой. Современные монархисты идеализируют последнего императора и Белое движение, хотя оно было отнюдь не монархическое в своем большинстве. Воцерковленные наши соотечественники клянут «красного ирода» за поруганную Церковь Христову. Современные либералы горюют об Учредительном собрании и упущенном шансе европеизировать страну с помощью Антанты или хотя бы немцев. Особую группу составляют те, кто связан кровными узами с «комиссарами в пыльных шлемах», превращенных позже в «лагерную пыль». Эти люто ненавидят революцию, не забывая, однако, подчеркнуть, что вот как раз их-то родственник был «колоссальным исключением из мира нравственно увечных явлений». Когда мысленно суммируешь все эти «исключения», становится непонятно, а кто же тогда пролил моря крови? Очень характерна, кстати, позиция Н. Сванидзе, выкраивающего из исторических фактов новый — черный — миф о революции. Забавно, но он сегодня делает то же самое, что делал его отец, руководя «Политиздатом». Только с обратным знаком. Это, конечно, его право, но, многократно усиленная телевидением, такая, явно субъективная, «клановая» точка зрения становится как бы государственной. И это плохо, нечестно. В общем, как пелось в советской песне: «И вновь продолжается бой!»
 — Неотвратима ли, неизбежна была Октябрьская революция? Или революции вообще необходимая часть истории? Говорят, что большевики этой революцией разрушили «до основанья» то, что надо было беречь и охранять. Но кто это должен был делать? Катастрофа ли это была, которая могла и не случиться (если бы…), или жестокая необходимость изменить изжившие себя порядки в целом патриархальной страны? 
— Большинство участников спора считают, что в той или иной форме социальный взрыв был неизбежен, причем корни конфликта иной раз отодвигаются в глубины веков. Так, например, А. Салуцкий в своей выдающейся статье обращается аж к противостоянию «красных и черных сотен» в допетровской Руси. Есть и чисто конспирологические версии, самая упрощенная из которых — версия «опломбированного вагона». Но я предлагаю взглянуть на проблему несколько иначе. Мы с вами современники другой российской революции. Ее последствия как для страны, так и для мира мало чем уступают великому Октябрю. Я имею в виду крушение Советской модели и развал СССР. Давайте вспомним: хоть кто-то в семидесятые-восьмидесятые сомневался в том, что социализм накопил к тому времени множество недугов и что интенсивная терапия необходима? Никто. Даже члены Политбюро. Достаточно почитать протоколы заседаний этого коллективного, между прочим, органа. Они теперь опубликованы. А разве кто-то предполагал, что долгожданные перемены и реформы выльются в социальный хаос и геополитических крах? Никто или почти никто. Помню, как один умный партийный функционер, которому поручили побеседовать со мной, автором запрещенной рукописи «ЧП районного масштаба», глядя на меня грустными глазами, спросил: «Ну, напечатают вашу повесть. А что будет потом, вы задумывались?» Я растерялся, потому что не задумывался. Но предполагаю, не задумывался и Горбачев.
Мне кажется, если революция структурно созрела, она в той или иной форме произойдет. А вот какие тенденции возобладают — созидательные или разрушительные, зависит во многом от политического класса. Нам не повезло. Если Бог хочет наказать народ, то заставляет выбирать между Горбачевым и Ельциным.
 — Кто-то из участников дискуссии в «ЛГ» говорил, что революция была народная. Значит ли это, что революционная идеология народная? Или она навязана народу, а революция — спланирована? 
— На закономерном характере революции, на ее народном происхождении настаивают в своих статьях, например, Б. Славин, С. Кара-Мурза. На совершенно других позициях стоит В. Шамбаров. Название его материала говорит само за себя «Русский бунт — осмысленный и спланированный». Мне кажется, правы и те, и те. Тут все дело в пропорциях. Трудно себе представить ведущие мировые державы, которые не использовали бы в своих целях смуту в России, во многом оспаривающей их глобальные интересы. Для свежести восприятия вспомните, что в чубайсовском приватизационном ведомстве в начале девяностых обреталась туча американцев, относящихся к той категории трудящихся, которых остроумно именуют «искусствоведами в штатском». С другой стороны, СССР, отрывая от собственного населения, бросал гигантские средства на «международное революционное и рабочее движение», однако революции в США все-таки не произошло. Настоящим прорывом, по-моему, стала статья известного историка И. Фроянова. Он выделил в общем революционном потоке две парадигмы — «революцию для России» и «революцию против России». Позже это вылилось в противостояние национал-большевиков и коммунистов-интернационалистов.
 — Как бы то ни было, и даже повторяя известный аргумент об одинаковом отношении «красные придут — грабят, белые придут — грабят», мы знаем, что «бедный крестьянин» поддержал красных. В чем главная причина этого? 
— Мне кажется, крестьянами в известной степени руководило сознание вины и нежелание за нее расплачиваться. Если бы победили белые, за страшный погром помещиков пришлось бы ответить. А ведь тогда многие помнили, как строго наказали за покушения на помещичью собственность в тысяча девятьсот пятом — тысяча девятьсот седьмом годах. Да и во время Гражданской войны хозяева, придя с белыми, возвращали свое, сурово карая смутьянов. Русский крестьянин еще не знал, что такое насильственная коллективизация. Опять параллель с новейшей историей: если бы тем, кто клял партократию в восемьдесят восьмом, рассказали бы про Абрамовича, Перестройка свернулась бы в двадцать четыре часа. Но до Абрамовича, как до раскулачивания и «рассереднячивания», надо было еще дожить… И еще один момент. Безусловно, красные переиграли белых в пропагандистском смысле. Первые обещали все и сразу. Вторые только восстановление порядка и последующее всенародное обсуждение форм нового устройства. Они были честны. Но ведь человек слаб, он хочет всего и сразу. Не случайно в девяностые годы одним из самых популярных политиков был краснобай Явлинский с его «500 днями». Кстати, «необольшевиками» младореформаторов впервые назвал ваш покорный слуга. Это было в девяносто первом году на страницах «Московской правды».