Сто дней до приказа

Однажды ночью меня разбудил рядовой Мазаев и распорядился принести ему попить. Я сделал вид, что не понимаю, и перевернулся на другой бок, но он с сердитой настойчивостью растолкал меня снова и спросил: "Ты что, сынок, глухой?" И я, воспитанный родителями и советской школой в духе самоуважения и независимости, крался по ночному городку в накинутой прямо на серое солдатское белье шинели затем, чтобы принести двадцатилетнему "старику" компотика, который на кухне для него припасал повар-земляк. Попить я принес, но поклялся в душе: в следующий раз умру, но унижаться не буду! 
"Следующий раз" случился наутро. Мазаев сидел на койке и, щелкая языком, рассматривал коричневый подворотничок. Потом он подозвал меня и, с отвращением оторвав измызганную тряпку, приказал: 
"Подошьешь". И так же, как Елин сегодня, я ответил: "Не буду". И так же, как Елин сегодня, подчинился, успокаивая свою гордость тем, что так положено, не я первый, не я последний, нужно узнать жизнь, придет и мой час, ну и так далее... А ночью с ужасом проснулся от мысли: если бы Лена увидела, как я унизился, она сразу же разлюбила меня. Конечно, Лена ничего не увидела и не узнала, но на прочности нашей любви это совершенно не отразилось. 
А Мазаев еще не раз и не два учил меня жизни, и особенно ему не нравилось то, что я москвич. По-моему, он вообще представлял себе столицу в виде огромного, рассчитанного на восемь миллионов спецраспределителя! 
Все, случившееся некогда со мной, и все, что переживал сегодня Елин, имеет свое официальное название -- неуставные отношения. Несколько раз перед строем нам зачитывали приказы о том, как кто-то отправился в дисбат именно за издевательство над молодыми солдатами. А весной нас возили на показательный трибунал. Один из обвиняемых -- здоровенный парнюга, покалечивший призывника, после приговора заорал хриплым басом "мама" и зарыдал. 
После отбоя в казарме мы долго обсуждали увиденное. 
-- Пять лет! -- стонал Шарипов.-- Очертенеть можно! 
-- Закон суров, но это закон,-- спокойно заметил Валера Чернецкий, обрабатывая ногти надфилем. 
И тут с неожиданной яростью высказался Зуб: 
"Из-за какого-то салабона человек пропал!" 
-- Да ведь он чуть не убил молодого-то! Балда...-- удивился невозмутимый Титаренко. 
-- Распускать сынков не надо, тогда и бить не придется! -- разошелся Зуб.-- А если бить -- так по-умному... 
-- Как тебя Мазаев лупил? -- простодушно поинтересовался я. 
-- Хотя бы и так! -- огрызнулся Зуб и вдруг заорал: -- Цыпленок, свет выключить! Быстро! 
И почтенный отец семейства молниеносно соскочил со второго яруса на пол, строевым шагом подошел к выключателю и согласно сложившемуся ритуалу трогательно попросил: 
-- Товарищ выключатель, разрешите вас вырубить! 
Немного подождав, словно электроприбор мог ответить, Цыпленок осторожно погасил свет. 
Мне всегда хотелось узнать, что думают о "стариковстве" офицеры. И вот как-то я сидел в штабе дивизиона и по распоряжению комбата чертил графики, а рядом что-то строчил в тетрадке прилежный лейтенант Косулич. Честно говоря, сначала мы посмеивались над взводным: командовал он таким тоном, точно извинялся за причиняемые неудобства. Но потом оказалось, наш тихоня знает технику получше комбата -- такое впечатление сложилось у меня после тактических занятий и нескольких суббот, проведенных вместе с Косуличем в ангарах, возле самоходок. А громкий командный голос взводный обязательно выработает: на то у него и погоны со звездами, а у нас байковые. 
-- Товарищ лейтенант, давно хотел спросить, да все как-то неудобно...-профессионально робея, начал я. 
-- Я вас внимательно слушаю! -- отозвался взводный, который даже к Цыпленку обращался на "вы". 
-- Как вы считаете, откуда пошло "стариковство"? 
-- Неуставные отношения?..-- встревоженно переспросил Косулич.-- Вас это интересует в связи с конкретной ситуацией или теоретически? 
-- Чисто научный интерес! -- успокоил я насторожившегося взводного. 
-- Вы знаете,-- посерьезнел он и поправил очеч-ки,-- я тоже часто об этом думаю. Говорят, все началось после сокращения сроков службы в 67-м году. Давайте смоделируем: вы служите три года, а новые призывы -- только два! 
-- Жуть! -- возмутился я. 
-- Не надо драматизировать! -- возразил лейтенант. 
-- Конечно, не будем! -- согласился я, потому что офицер, изначально заряженный на двадцать пять лет, никогда не поймет, что значит для солдата прослужить лишний год! 
-- Но обстоятельства сложились так,-- продолжал взводный,-- что "трехлетки" стали срывать зло на "двухлетках"... А дальше нечто вроде цепной реакции... 
-- Я свое огреб, а теперь ты получи! -- подсказал я. 
-- Примерно...-- согласился лейтенант.-- Но я думаю, что тут дело посложней. Начнем с того, что разделение на возрастные касты было во все времена характерно для замкнутых коллективов, каковыми являются не только армейские подразделения. Например, в пажеском корпусе тоже были "неуставные отношения"... 
-- И ничего нельзя сделать? 
-- Почему нельзя! Раньше куда хуже было, а теперь за это взялись. Но понимаете, Купряшин, тот же комбат ведь командует батареей, а не вашими отношениями. Вот где сложность! Нужно, чтобы воины сами прониклись... Понимаете?! Поэтому давайте-ка проведем комсомольское собрание с повесткой: "Армейский комсомол -- воспитатель молодого пополнения". Попросим замполита выступить, корреспондента из нашей многотиражки позовем... Договорились? И вы выступите как член бюро батареи. Значит, я в план включаю? -- И Косулич полез в стол за красиво оформленной папкой... 
Собрание мы, разумеется, провели, а в "Отваге" о нем поместили заметочку под названием "Мужской разговор". Дело было так: мы с песней подошли к казарме, по команде старшины Высовня забежали в ленкомнату и расселись. Избрали в президиум Осокина, Уварова, Косулича и поручили вести собрание недавно пришедшему из "учебки" младшему сержанту Хитруку, который и на полигоне-то ни разу не был, а постоянно курсировал между штабом и клубом. Зато ночевать он приходил в батарею, поэтому отлично понимал, что значит высокий титул "старика". Хитрук что-то замямлил, опасливо поглядывая в сторону ветеранов батареи, устроившихся на "Камчатке", но они с нарочитым одобрением захлопали, и младший сержант передал слово майору Осокину.