Том 4. Маски

— От нас, а у нас — никого, я же, — только что из дому!
Холмсом: за ними; —
— кто-то — за ним —
— разглядеть эту дамочку!
Стриженая; волосы цвета темных каштанов; как в масочке; губы на полулице ее слишком знакомо припухли; безглазо разъехались.
— Как-с?
С этой «каксой» — назад, меж собою и нею, поставив заборик, — шагах в сорока: и — шагах в сорока от него, точно так же, назад, между ними поставив заборик — очки: без лица; носом в шарф, задвигаясь полями — без «каксы», но —
— с «таксою».
  
Безымень
 
— Как-с? — относилось к открытию в дамочке Элеоноры Леоновны.
Степку-Растрепку ломала она из себя; а, скажите пожалуйста, — в эдаком блеске!
Следя за супругами, он не сказал бы, что спрятан в репьях офицер, что он ходит торчать под забором, что так вылетают к нему: удаляться куда-то; и — при-пере-приоттопатывать: —
— при-пере
— при-пере —
— прр
— фрр —!
И — вывинтили в Гартагалов; пошли писать; задроботал офицер, точно шелком мазурочным; и с топоточками, выпятив грудь, пируэтцем бойчил Никанор; и бахромышем, точно репейником, перецеплялся он.
Смутные смыслы рвались в подсознанье танцующей ассоциацией над здравой правдой, чтоб жуткими пульсами тукать — так точно, как бледная светлость редевших дерев самосветом выхватывалась и растрепывалась, чтобы дождики листьев танцующих все покрывали, и всюду сквозь ноги прохожих летели взвеваемой желтою массою.
Рывом в скорозлые слякоти, в скоропись листьев помчались все трое под домиком дикого камня; церковная, белоголовая башенка: улица первая.
Вот галопада!
Ездишка; бежит безалтынный голыш; битюга бьют в ноздрю; и — селедочный запах!
«Они» — впереди: в перетблк; офицер перед дамою локтя не выпятил; не офицер с ферлакурами; дама — не цель; оба — средства.
Сверт: —
— вляпан в пихач, берендейкой, локтями, пихаемой; все — скоробранцы: они — стародранцы; и краповый ситец, и пестрый миткаль  [10], и — столб башни; взболтнулось шагами, подгрохотом, шарками, ржаньем коней и трамваями; автомобиль, точно бык, бзырил издали.
Как останавливались друг пред другом с поджатием и распрямлением рук, как неслись в перетолки потом: не интрига хорошенькой дамы, не флирт офицера, а дело, связавшее их: против воли!
Отстал, снял очки, став таким слепооким, усталым; и тут, их утративши, —
— эк, слепедряй, —
— взаверть,
— в цыпочки —
— боком, —
проюркивал: легкими скоками.
Улица третья!
Свернули в кафе под огромною вывеской: «У Сивелисия»; ожесточаясь очками, он — к стеклам; свет — пущен: вот старец безвласый — за столик: пальто — цвет сигар; вот к ближайшему столику Элеонору Леоновну рывом ведет офицер; и навстречу им рывом встает сухощавая барышня в великолепиях; с плеч — соболя, в кошках, с хвостиками; а стеклярусы бьют — водопадами; волосы — белые, стрижка — короткая; вздернутый носик; по-видимому, — иностранка.
И — Элеонору Леоновну ручкой усаживает.
Офицер с эксельбантами, слева не сев, а сломавшись, на столик руками упал, чтобы слушать, как барышня эта чеканит головкой и сжатыми бровками (крепко, должно быть).
Вдруг Элеонора Леоновна —
— с перекосившимся диким испугом, с оскаленным ротиком — вскакивает!
Тут он носом — в блистающий лаком «такси»; столб бензинового дыма, как тяпнет скрежещущим шипом; подпрыгивает и выписывает легкий росчерк ногой — перепуганный брат, Никанор.
А? Машина?
Для барышни?
Новая, чищеная; и шофер парикмахерской куклой сидит, обвисая рысиной; из сизо-багрового облака лепится хмурь; сухо сумеречит; синей видится сивая лошадь с угла.
Куда деться?
И шарки, и бряки; топочут в притоны: там песнями сипнуть; безгласные бряки; и мир — безвременствует; все — сели в пропасть!
Беспроким галопом несется обратно: —
— беспроко бежит за ним —
— бёзымень!
  
Судьба толстопятая
 
Под изгородливым местом дворная собака, вцепившись зубами, ему лепестила пальто; едва вырвался в Козиев он.
Вышел Тителев, став узкоглазым и бросивши в воздух ладонь.
Никанор же Иванович, ожесточаясь очками, — к ладони ладонью, — с отвертом, с поджимом, с прохватом молчания, без «тарары», возникавшей меж ними, — с посапом: в усы!
Друг от друга они — наутек; этот — на чердачок; этот, с кепкой в руке, — в буерак, в теменец, в темно-бурую ночь.
Как медведь, она — лапит.
* * *
Везде людогрыз!
Отношенья людские — измарчивы; и — как зыбучий песок; то насыплется куча, то — вытечет: сквозь решето!
Отбивал чердачок каблуком; жить приходится — с татями!  [11]Что ж, — коли надо: для брата, Ивана; Иван, брат — беспомощен.
И в толстолобые стены раскашлялся он: до привзвизга; стой, брат, Никанор, под судьбой толстопятой, свой пост защищая и тая от потов ночных! Видно, — туберкулез вскрыт кавернами  [12]; сердце застукало: ту-туту.
Топала —
— туком —
— судьба толстопятая!
Элеонора Леоновна! Вы ли?
Леоночка! Ты ли?
Перо шляпы — набок: растрепанная; весь изыск, как на палке повис; не нарядная дамочка, — выряженный шут гороховый, с личиком, точно с клеймом, раскривленным следами позора и злобы, и пересинелым, с губами, размазанными красной краской, глотавшей слезинки.
— Ты, Тирочка?
Тителев из табаковки набитой щепоть табаку урывнул, свирепейше вдавнул ее в трубочку; трубочку — в рот; и — в разрывы табачного дыма:
— Леоночка!
А из-за дыма не глазиком — глазом расплавленным-, тяжеловесным топазом:
— Ты что?
Она ручками, как не своими, а крадеными, искромсала перо снятой шляпы; и — переюркнула: на ключ; головою — в подушку: медведь темно-бурый, как мгла косолапая, лапил.
В темки заиграли: все трое!
* * *
Ночь, полная собственным словом, которого днем не услышишь, — слепцово безочье, — разорвана в клочья!
Тень, — в день обледненно смаляяся, села в щелях: косяками; уже выглавлялись беспрокие сутолочи всех предметов: из слабых объятий склоненных теней; выглавлялась постель белоснежной подушечкой; —
— личико синее — с ручкой, воздетой и выбросившей лезвие, засверкавшее над занавесочкой в сивые рыжины туч.
Лезвие разрезального ножика сверком своим прокололо подушечку смятую.
  
Чорт вас дери!
 
Утром выскочила разбитной и вертлявою девочкой, смехом икливым стараясь стереть впечатления.
Тителев неоткровенно борзил перебегами глазок с очков Никанора Иваныча на безответицу… даже не глаз ее; видел в себя убежавшую бель да круги сине-зеленоватого личика с ярким раздергом безглазого рта.
Никанор же Иванович, навись сев, сеял табачные встрехи, смекая, что Элеонора Леоновна —
— тайно была на свидание с барышней приведена офицером; и это — комплот против, гложет быть, мужа; и — каверз его; ей, пожалуй, довериться можно, чтобы ей —
— эдак-так, — приоткрыть!
И — так далее.
Тителев, от двоемыслия, — в дверь.
Никанор, —
— эдак, так: —
— де болезни есть разные; зоб-де растет; толстякам неудобно — и эдак, — и так, — коль утек под заборы от глаз полицейского — жизненный модум фальшивомонетчиков; — все, разумеется, тонко: намеками!.. —
— Элеонора из желтой, сквозной своей шали подбросила ручку в берет, и вертела своей папиросочкой; ткнулась со смехом икливым: в пестрятинку.
— Вы посмотрите… Узорики — в клетку: зеленое, красное… Шашечки… В каждой, как солнечный зайчик, — желток… Поле — дикое… Это — материя кресел и штор брату, вашему: в комнату!
В рот папироску, за дым облетающий и перевивчато легкий прошла, как в свой сон.
И — оттуда: в дымочек: