Облава. Святочный рассказ.

ОБЛАВА
Святочный рассказ
Олег Азарьев
Зима в занятом гитлеровцами Крыму была удивительно холодной и невероятно снежной и долгой. Местным старожилам казалось, что неведомые силы перенесли полуостров заметно ближе к Полярному кругу.
Жители Крыма, не успевшие или не хотевшие эвакуироваться, по-разному приняли приход захватчиков. Одни с радостью и надеждой, что оккупанты здесь надолго, другие надеялись, что враг скоро будет изгнан и разбит. Многие из крымчан боролись против жестокого и безжалостного неприятеля, уходили в партизаны, работали в подпольных организациях сопротивления, но хватало и тех, кто с радостью встал на сторону захватчика, — они собирались в батальоны, клялись в верности Гитлеру, предавали партизан и подпольщиков и, нацепивши форму немецких холуев, лихо отплясывали национальные танцы. Ни те, ни другие не знали, что Гитлер планировал полностью очистить полуостров от местных жителей и заселить его только немцами.
Однако большинство населения, как всегда и бывает, затаившись, испуганно ждало перемен и терпеливо надеялось на лучшее. Для них главное было — дожить до конца войны…
Нина сунула ноги в валенки, надела телогрейку, накинула вязаный платок, взяла ведро с помоями и вышла за дверь. Утоптанный скользкий снег покрывал три дощатые ступеньки во двор. Было пасмурно и сумеречно. Снеговые тучи висели низко и временами осыпались редкими снежинками. Озябшие галки хохлились на черных ветках высокой старой акации посреди двора и на заиндевевших проводах. В обледеневшем дворе никого не было, окна не светились — соблюдали светомаскировку. Собачья будка пустовала — собаку немцы пристрелили в первый же день, — она посмела обгавкать оккупанта.
Дворик был маленький. Из четырех убогих квартир-конурок в двух жили одинокие старушки, а в одной семья инвалида-сапожника. В четвертой ютилась Нина с двумя детьми.
Нина осторожно спустилась по ступенькам, пересекла двор, хрустя снежком, и в конце двора выплеснула ведро в обледенелую помойную яму рядом с дощатым сортиром. Из ямы тотчас повалил вонючий пар.
Нина поспешно вернулась в дом, разделась и спрятала замерзшие пальцы подмышки. Дома было темно и тихо, только размеренно щелкали ходики в такт маятнику. Оба окошка — в ледяных разводах. На подоконнике стояла керосиновая лампа. Керосина и спичек было мало, поэтому Нина зажигала ее, занавесив окна, только по самой большой необходимости.
На кровати, закутавшись в одеяло и покрывала, спали мальчик и девочка — дети Нины от первого и второго мужей. Девочке было пять, мальчику три года.
Миниатюрная, русоволосая, голубоглазая, с задорным носиком и отчаянным, задиристым характером, Нина не была красавицей, но почему-то мужчин очень тянуло к ней.
Первый муж Нины, сотрудник НКВД, умер в психбольнице, куда угодил вскоре после того, как отказался расстрелять своего друга, телохранителем которого был несколько лет. Так случается: сначала был просто телохранителем, но со временем ответработник и телохранитель сдружились… Собственно, он не просто отказался, а увидев, кого надо расстрелять, упал в обморок.
Второй муж был военным. Нина любила первого мужа и с радостью родила ему дочь, а второго не любила, но вышла замуж, потому что он ее любил — давно и безнадежно, а она не хотела искать работу и вообще ломать привычный ленивый уклад жизни мужниной жены. Она молча презирала второго мужа за его влюбленную покорность, но терпеливо исполняла все супружеские обязанности — за безделье, комфорт и достаток надо платить. В результате появился второй ребенок.
Когда началась война, и муж пришел домой в последний раз — чтобы попрощаться перед отправкой на фронт, она холодно поцеловала его в щеку.
— Пиши почаще, — попросил он.
— Ты же знаешь, я не люблю писать письма, — сказала она равнодушно.
Обычно в таких случаях женщины напутствуют своих мужчин: «Береги себя». Нина сказала:
— Запомни… Или грудь в крестах, или голова в кустах. Чтобы мне за тебя не было стыдно перед подругами.
Он опустил голову. Помолчав, попросил глухо:
— Помолись за меня.
От неожиданности она рассмеялась.
— И об этом просит член партии?! Красный командир!
Он молча надел фуражку, повернулся, скрипнув портупеей, и вышел. Возможно, в эти минуты он пожалел, что женился на любимой женщине.
Через полтора месяца Нине пришла похоронка. Нина не заплакала, но долго, неподвижно сидела за столом, зажав бумажку в кулаке. По-своему переживала новость — не знала, то ли радоваться, то ли горевать.
Потом была неудачная эвакуация, возвращение. У родителей собрались все четыре сестры с детьми. Жить в таком столпотворении Нина не могла. На ее счастье, родственница отца уехала с заводом куда-то в Сибирь, а ключ от каморки оставила на хранение. В ее комнатенку Нина и перебралась…
За окнами быстро темнело. Дотянуть бы до ночи и вычеркнуть из памяти еще один страшный и ненужный день в своей молодой жизни, думала Нина, сидя на корточках перед остывающей буржуйкой, с горячим еще чайником на ней. Потом посмотрела на детей и подумала: будить их или нет. Оставалось несколько мороженых картофелин и вялых морковок, да гора картофельных очисток. Мать научила ее готовить из очисток суп, драники и морковные котлетки. Но дров почти не осталось — на одну растопку. Надо было где-то их насобирать или сходить к родителям и попросить у них.
Пусть дети спят, решила Нина, сама их будить не стану. Если проснутся — напою морковным чаем. А пока сама попью. Она встала, чтобы взять чашку, и услышала, как по улице под окнами проехала легковая машина и остановилась неподалеку. Это могли быть только немцы. Под окнами кто-то быстро прошел от машины. Лязгнула щеколда на калитке. Нина обмерла. Кто-то легко поднялся по ее ступенькам. В дверь негромко постучали. Мальчик заворочался на кровати. Нина прижала руки к груди, ощутила, как колотится сердце. Она подошла к двери и глухо спросила:
— Кто там?
— Нина, открой, — послышался придушенный женский голос.
Нина не узнала голос, но — нечего делать — дверь отперла.
В крохотную прихожую, скорее тамбур, протиснулась молодая женщина в черной эсэсовской форме. Нина отступила от двери и растерянно опустила руки.
— Не узнаешь? — сказала женщина.
— Тише, дети… — отозвалась Нина.
Женщина включила электрический фонарик и направила луч на лицо. Теперь Нина узнала. Это была Наталья, знакомая по далекому уже времени первого мужа. Они бывали в общей компании, но Нина так и не поинтересовалась тогда, то ли Наталья сотрудница НКВД, то ли просто гуляет с кем-то из офицеров.
— Так ты теперь… — вымолвила Нина.
— Переводчица в гестапо… — она замялась и добавила: — Так надо.
— И что я… И как… Зачем я?..
— Ты нужна. Твой муж был в НКВД, — проговорила Наталья. — Значит, ты наш человек.
— Ваш?
— Подполья.
— Какое подполье? — испугалась Нина. — У меня двое малышей.
— Нина, я знаю, ты нас не выдашь. У нас безвыходное положение. Надо спрятать человека. Всего на одну ночь. Человек оттуда.
— Откуда?
— С Большой земли… Его сбросили вчера с самолета… — торопливо и взволнованно говорила Наталья. — Его ищут.
Из сбивчивого рассказа подпольщицы Нина наконец поняла, что из Москвы прислали резидента, но парашют отнесло ветром далеко в сторону. Местный житель увидел парашют в небе, надел барашковую круглую шапку, пригладил бороду и пошел доносить.
Резидент двое суток скрывался от облавы, промерз и заболел. Когда его нашли свои, он уже был в жару и почти ничего не понимал. На явки его не повезли, потому что половина явок провалена, а пользоваться остальными пока опасно — предателя еще не вычислили, но завтра резидента переправят к партизанам. Однако до завтра человека надо где-то спрятать.
— Ну, кто на тебя подумает! — сказала Наталья.
— А соседи?
— Во всяком случае, в вашем дворе предателей нет. А резидент — в немецкой форме.