Великая Война и Февральская Революция 1914-1917 годов (Том 3)
Она ответила как-то неопределенно и вдруг возвысила голос. Я последовал ее примеру. Мне казалось, что я должен изменить свою манеру говорить.
- Не забывайте, Аликс, что я молчал тридцать месяцев, - кричал я в страшном гневе, - я не проронил в течение тридцати месяцев ни слова о том, что творилось в составе нашего правительства или, вернее говоря, вашего правительства. Я вижу, что вы готовы погибнуть вместе с вашим мужем, но не забывайте о нас. Разве мы должны страдать за ваше слепое безрассудство? Вы не имеете права увлекать за собою ваших родственников.
- Я отказываюсь продолжать спор, - холодно сказала Она. Вы преувеличиваете опасность. Когда вы будете менее возбуждены, вы сознаете, что я была права.
{51} Я встал, поцеловал Её руку, причем в ответ не получил обычного поцелуя и вышел. Больше я никогда не видел Аликс".
Разговор Вел. Князя был настолько резок и громок, что Вел. Княжна Ольга Николаевна попросила дежурного флигель-адъютанта Линевича быть с нею в соседней комнате.
Отношения между членами Династии были настолько натянуты, время же было настолько нервное, что на женской половине кому-то пришла в голову мысль о возможности какого-либо нападения.
Расстроенный Вел. Князь написал в библиотеке письмо Вел. Князю Михаилу Александровичу о неуспехе своего разговора.
**
*
Часом позже Государь принял Председателя Гос. Думы Родзянко. Расстроенный предыдущей беседой, Государь просил прочесть доклад. Доклад был очень резкий, критиковал отношение правительства к Думе, особенно нападал на Протопопова и на принятые им в последнее время меры.
Государь слушал с неудовольствием и даже попросил, наконец, поторопиться, сказав, что его ожидает Вел. Князь Михаил Александрович. Родзянко окончил. Государь высказал, что он не согласен с его мнением и предупредил, что если Гос. Дума позволит себе что либо резкое, она будет распущена. Родзянко высказал, что значит это его последний доклад и предупредил, что после роспуска Думы вспыхнет революция. Монарх расстался с Председателем Гос. Думы сухо. То было их последнее свидание.
Государь пил чай с Вел. Князем Михаилом Александровичем. Братья говорили о текущем моменте, а после Государь принял Щегловитова.
Горячая кампания, поднятая против проектов Маклакова и Протопопова возымела успех. Когда 11 февраля Маклаков лично привез Государю проект манифеста о роспуске Гос. Думы, Государь взял проект, но заметил, что этот {52} вопрос надо обсудить всесторонне и этим дело закончилось. Перемена Государя по отношению Гос. Думы была в те дни настолько ярко выражена, что около Родзянко говорили, будто Государь намерен приехать на открытие Гос. Думы, дабы объявить о даровании ответственного министерства. Говорили, что слухи шли от премьера князя Голицына. Вопрос о комбинации правительства Маклаков и Протопопов заглох совершенно.
**
*
Спасая Гос. Думу от вмешательства толпы, лидер Прогрессивного блока, Милюков обратился к прессе с открытым письмом, убеждая рабочих не поддаваться агитации и оставить мысль о демонстрации у Думы в день ее открытия. Этим актом разбивался слух, что Дума ищет поддержки рабочих и хочет использовать их 14 февраля.
Генерал же Хабалов, с своей стороны, сделал воззвание, приглашая не устраивать демонстрации. И день открытия Гос. Думы, 14 февраля прошел спокойно. Проектированное шествие не состоялось. Бастовало лишь до 20 тысяч рабочих. На двух заводах вышли было рабочие с пением революционных песен и криками: "долой войну", но были рассеяны полицией. На Невском студенты и курсистки собирались толпами, но тоже были разогнаны.
Дума открылась, как выражался депутат Шульгин, ,,сравнительно спокойно, но при очень скромном внутреннем самочувствии всех". От Прогрессивного блока было сделано заявление о непригодности настоящей власти. Чхеидзе, Ефремов, Пуришкевич по-разному поддерживали это положение. Так начала свое наступление на власть Гос. Дума.
15 февраля социалист-революционер А. Ф. Керенский произнес речь против Верховной Власти. Он заявил, что "разруха страны была делом не министров, которые приходит и уходят, а и той власти, которая их назначает, т.е. Монарха и Династии".
Слух об этой речи распространился по городу. Премьер Голицын по телефону просил Родзянко прислать ему текст {53} сказанного. Родзянко отказал в присылке текста и заверил премьера, что речь ничего предосудительного в себе не заключала. Голицын поверил и был рад, что не надо начинать нового "дела". Протопопов же, по обыкновению, перетрусил и выпад Керенского замолчали. Государю даже не доложили во время и он узнал о том уже после и не от Протопопова.
Спустя два дня Коновалов, Чхеидзе (с.-д.) и Керенский, официально "трудовик", вновь атаковали правительство. Вновь речь Керенского по нецензурности не могла быть напечатана, и вновь Родзянко прикрыл ее своим авторитетом.
Но слух о ней распространился. Вновь говорили о Керенском. Это было началом революционной славы Керенского. Кроме своей смелости, он обязан ею трусости министра Внутренних дел Протопопова и попустительству Директора Департамента Полиции Васильева. Только Императрица женским чутьем угадала тогда всю опасность Керенского и стала твердить, что Керенского надо убрать.
Настроение же в Государственной Думе, при виде трусости правительства, повышалось, смелость депутатов увеличивалась. Дума сделалась настоящей революционной трибуной. А, между тем, едва ли кто из буржуазных депутатов хотел революции. Революции в Думе боялись. Ни одна партия к ней не была готова. Незадолго перед тем на одном конспиративном совещании революционных организаций Петрограда представители рабочих заявляли, что для революции они не готовы.
- Они, революционеры, не были готовы, но она, революция, была готова, говорил позже депутат В. Шульгин. Они, думцы, сами раскачивали массы на революционное выступление. Вся серая толпа, вся средняя интеллигенция, многие военные, бывшие военными только по одежде, все смотрели на Гос. Думу с каким-то упованием. Все радовались ее нападкам на правительство и сами приходили в волнение. Создавалось общее революционное настроение. Было ощущение близости революции. Революционный микроб отравлял {54} столицу, заражал толпу на улице, проникал на заводы и фабрики, в казармы и канцелярии, в частные дома обывателей.