Девятнадцать писем (ЛП)

Моя нога по-прежнему в этом нелепом лангете, так что я двигаюсь медленно. Я начинаю наслаждаться гидротерапией, которой доктор заставил меня заниматься, чтобы укрепить ногу, только потому, что это означает избавление от этой ужасной штуки, даже если временно. Минусом моей терапии было вынужденное время с Брэкстоном. Это не потому, что с ним тяжело быть рядом; совсем наоборот, он всегда дружелюбный и милый. Тяжело видеть его лицо, когда мы вместе. Умоляющий, практически отчаянный взгляд в его глазах. Будто он молча умоляет меня вспомнить его. Это наваливает на меня чувство вины.
Я никогда не забуду, какое у него было лицо, когда я сказала ему, что не поеду домой. Его опустошение разрывало мне сердце. Я чувствовала, как он ломается передо мной, без звука и без единой слезы. Видеть это было ужасно, особенно зная, что причина этому я. Я надеюсь, что больше не увижу и не почувствую этого снова.
Он относился ко мне так хорошо. С таким терпением. В последнюю очередь я хотела причинить ему боль, но ему нужно поставить себя на моё место. Я не знаю его. Да, он стал знакомым за последние недели, и да, он кажется замечательным парнем — милым, заботливым и верным — но этого просто недостаточно.
Я вдруг оказалась в мире, которого не знаю, не помню, и это чертовски пугает. Я окружена незнакомцами, которые любят и суетятся надо мной, но я ничего не чувствую к ним в ответ. Это крайне страшно. Я никого не знаю, но хуже всего, я даже не знаю себя.
Какой мой любимый цвет или любимое блюдо? Прямо сейчас подошло бы что угодно любимое. Хотя бы проблеск того человека, которым я когда-то была. Я хороший человек? Или стерва? Хоть эти люди возвращаются день за днём с улыбками на лицах и любовью в сердцах, я не могу не склоняться к версии стервы. Я не особо оценила нежность, которой меня осыпали. Это значит, что мне всё равно, или я просто пустая внутри? Я определённо чувствую себя пустой.
— О, хорошо, ты проснулась, — с улыбкой говорит Кристин, когда я открываю дверь спальни. У меня возникает желание закатить глаза от её заявления. Даже если бы я не проснулась, она не перестала бы стучать, пока не проснусь.
— Я просто отдыхала.
Скорее пряталась от неё, но ей не нужно это слышать. С тех пор, как я приехала сюда, она была ко мне только добра. Мама давала мне пространство, в котором я нуждаюсь, и не пыталась слишком сильно давить на меня сразу. Как и Брэкстон, кажется, она не уверена, как ко мне относиться.
Думаю, я приняла правильное решение, приехав сюда. Я должна была сделать то, что для меня лучше… что безопаснее. Я понятия не имею, какой настоящий Брэкстон Спенсер за закрытыми дверьми. Внутри мне всё подсказывает, что он хороший парень. Та сторона, которую я вижу, когда мы вместе, не кажется натянутой или фальшивой, но правда в том, что я не знаю, это ли настоящий он. Я не знаю о нём ничего.
— Это только что доставили тебе, — говорит Кристин, протягивая изящный букет из жёлтых и фиолетовых цветов. От незнания того, что это за цветы или вообще от кого они, у меня перехватывает дыхание. Я не могу объяснить этого, но они заставляют меня чувствовать… что-то. Но что, я не имею понятия.
— Так приятно видеть, как ты улыбаешься, — говорит моя мать. — Я скучала по твоей прелестной улыбке.
Мой взгляд перемещается от цветов к ней, и я с удивлением вижу, что её глаза застланы слезами. Я улыбаюсь? Я не осознавала этого. И почему она плачет? Я смотрю на её лицо, пытаясь найти ответ, но вижу только грусть. Она думает обо мне прежней? О дочери, которой я когда-то была, а не оболочке, с которой она осталась сейчас.
— Они прекрасны, — заявляю я, пытаясь вытеснить из головы мысль, что я причиняю всем боль.
— Прекрасны.
Я чувствую, что за её словами кроется больше, что эти конкретные цветы имеют значение, я должна это знать. Или, может быть, я просто слишком много в этом вижу.
— Они от Брэкстона.
Улыбка с моего лица исчезает, и возвращается тревога. Это более знакомое чувство. Кроме онемения я испытывала мало эмоций с тех пор, как очнулась от комы, но эту тревогу я не могу выносить.
— В открытке написано: «Надеюсь, ты осваиваешься», — указывает она. — Он такой хороший человек, всегда был таким заботливым.
— Это очень мило с его стороны, — отвечаю я, потянувшись за букетом. Она мало говорила о моих прежних отношениях с Брэкстоном, но я не упускаю её тонких намёков. Очевидно, она обожает его.
— Ты действительно его любила, знаешь?
Иногда она говорит не так уж тонко.
— Правда? И откуда ты это знаешь? Ты чувствовала, что я чувствую внутри?
Её глаза слегка расширяются.
— Нет, Джемма. Я это видела. Все это видели.
С этими словами она разворачивается и уходит. Я сразу же начинаю чувствовать себя неуютно за то, что веду себя с ней так агрессивно.
Закрывая дверь и запирая её на ключ, я иду к окну. Я не уверена, почему хочу поставить эти цветы ближе к себе, но хочу. Я снова улыбаюсь, ставя их на центре комода. Я смогу любоваться ими с кровати.
Мой взгляд опускается на маленькую прямоугольную открытку на серебристой ленточке, которая украшает белую керамическую вазу. В почерке что-то кажется знакомым, и это сумасшествие. Я предполагаю, что это почерк Брэкстона, потому что цветы от него. Это вообще возможно, чтобы я помнила его почерк, но не его самого?
* * *
— Как на вкус? — с обнадёженным выражением лица спрашивает Кристин. Я отрезаю маленький кусочек панированной курицы и нерешительно кладу его в рот. Я живу здесь почти неделю, и мало что изменилось. Я по-прежнему чувствую себя потерянной… как и моя память.
Кристин терпеливо ждёт моего ответа, пока я медленно жую еду. Она на самом деле вкусная. Очень вкусная. Полагаю, я ела это раньше. Кристин, кажется, почти была в восторге, когда объявила, что у нас на ужин куриные шницели. Всё это своего рода эксперимент, пока я вынуждена заново испытать то, что предлагает жизнь. Вкусы, запахи, виды, звуки и ощущения. Так много жизни сейчас кажется мне чужой.
— Мило, — отвечаю я, наконец, проглатывая еду. Она продолжает наблюдать за мной, будто ждёт, что я дам развёрнутый ответ, но этого нет. Вместо этого я сую в рот ложку пюре.
— Это твоё любимое! Я всегда готовила тебе это по особым случаям, например, на твой день рождения, или когда тебе было грустно.
Это заявление никак меня не радует, только помогает напомнить обо всём, что я потеряла. Когда у меня день рождения?
Я знаю, она старается, но мне хочется, чтобы она прекратила. Ничего, что она может сделать, не поможет, определённо не кусок панированной курицы. Я практически сдалась насчёт возвращения моей памяти. Наверняка к этому времени были бы хотя бы минимальные прорывы. Я чувствую, как падаю глубже и глубже в эту чёрную пропасть, которая стала моим существованием.
Над нами повисает тишина, пока мы продолжаем есть. Это к лучшему. Особенно, если она хочет, чтобы я переварила эту еду.
— Ох, я чуть не забыла, — говорит она, поднимаясь со стула в конце ужина. — Для тебя пришла посылка, — я слежу за ней взглядом, пока она идёт через комнату за посылкой. Я не представляю, зачем кому-то присылать мне посылку. — Она пришла, пока ты отлёживалась. Я не хотела тебя беспокоить.
Это оправдание, с использованием которого я заперлась ото всех. «Я устала, пойду прилягу». Моё нежелание быть рядом с кем-либо не помогает делу. Мне даже удалось прогнать Рэйчел. Она оставалась здесь первые три ночи, прежде чем собрала вещи и уехала в отель. Она заверила меня, что не сбегает от меня, что это только, чтобы дать мне пространство, в котором я нуждаюсь по её мнению. Может, дело было в этом. Я не понимаю, почему эти люди отдают так много за мелочь в ответ.
— Вот, — говорит мама, кладя передо мной большой кремовый свёрток. — Ты закончила?
Она указывает на мою тарелку, и я киваю, прежде чем ответить.
— Да, спасибо.