Ребенок
Он обнял это бедное, искалеченное, бескровное тело. Вне себя от горя, мучимый укорами совести, он лепетал:
– Клянусь, что воспитаю его и буду любить. Я никогда не расстанусь с ним.
Тогда она попыталась поцеловать Жака. Но, не в силах поднять отяжелевшую голову, она протянула ему бледные губы, прося поцелуя. Он нагнулся, чтобы принять эту жалкую, молящую ласку.
Немного успокоившись, она прошептала чуть слышно:
– Принеси малютку, я хочу видеть, любишь ли ты его.
И он отправился за ребенком.
Он положил его на кровать между нею и собой, и крошечное существо перестало плакать. Она прошептала:
– Не двигайся.
И он не шевелился. Он стоял так, держа в горячей руке ее руку, вздрагивавшую в агонии, как только что держал другую, по которой пробегала дрожь любви. Время от времени он украдкой поглядывал на часы и видел, что стрелка миновала двенадцать, потом час, потом два.
Доктор ушел; обе сиделки, побродив некоторое время по комнате, задремали в креслах. Ребенок спал, и мать, закрыв глаза, казалось, также уснула.
Когда бледный рассвет стал проникать сквозь опущенные занавески, она внезапно протянула руки таким быстрым и резким движением, что чуть не уронила на пол ребенка. Что-то заклокотало у нее в горле, и она вытянулась на спине неподвижная, мертвая.
Сиделки, подбежав к постели, сказали:
– Конец.
Жак взглянул в последний раз на эту женщину, которую он когда-то любил, потом на часы, показывавшие четыре часа утра, и убежал, бросив пальто, в одном черном фраке, с ребенком на руках.
Оставшись одна после ухода мужа, молодая женщина сначала спокойно ждала его в японском будуаре. Но, видя, что он не возвращается, она вышла в гостиную, с виду равнодушная и безмятежная, но мучительно встревоженная в глубине души. Ее мать, увидев, что она одна, спросила:
– Где же твой муж?
– В своей комнате; он сейчас придет, – отвечала она.
Через час, когда все стали расспрашивать ее, она призналась, что Жаку подали письмо, что у него было страшно расстроенное лицо и она боится несчастья.
Подождали еще. Гости разъехались; остались только близкие родственники. В полночь плачущую новобрачную уложили в постель. Мать и две тетки, сидя вокруг кровати, слушали ее рыдания и горестно молчали… Отец отправился к полицейскому комиссару, чтобы навести справки.
В пять часов утра в коридоре послышались легкие шаги, отворилась и снова тихо захлопнулась дверь; потом по молчаливому дому внезапно разнесся детский крик, похожий на кошачье мяуканье.
Все женщины разом вскочили. Берта, не обращая внимания на мать и теток, первая выбежала навстречу в ночной рубашке.
Смертельно бледный и задыхающийся, Жак стоял посреди комнаты, держа в руках ребенка.
Четыре женщины в испуге смотрели на него. А Берта, вдруг осмелев, подошла к нему с мучительной тревогой в сердце:
– Что случилось?… Скажите, что случилось?…
Он был похож на сумасшедшего.
– Случилось… случилось… – начал он прерывающимся голосом, – что это мой ребенок, а мать его только что умерла…
И он показал на плачущего малютку, которого неумело держал в руках.
Берта, не говоря ни слова, взяла ребенка, поцеловала и прижала к груди; потом, подняв на мужа полные слез глаза, сказала:
– Вы сказали, что мать умерла?
Он ответил:
– Да, только что… на моих руках… Я порвал с нею еще летом… Я ничего не знал… меня вызвал доктор…
– Ну, что ж, мы воспитаем этого малютку, – прошептала Берта.