Сторож

Так вот я Мариуса и подловил. Он, мой племянник, на вашей земле силки ставил. А я, сударь, у вас в сторожах хожу! 
У меня перед глазами красные круги пошли, и я чуть на месте его не прикончил - так лупил. Да, влетело ему по первое число! И еще я дал слово, что второй раз его отлуплю для острастки, когда вы приедете. 
Вот какие дела. Я даже похудел с горя. Сами понимаете, такое даром не проходит. Но парня я у себя оставил. Что поделаешь! У него ни отца, ни матери, всей родни один я. Не выгонять же на улицу, верно? 
Но только я предупредил: возьмется за старое - конец, второй раз пощады не выпросит. Вот. Правильно я поступил, сударь? 
Я протянул ему руку и подтвердил: 
- Правильно, Кавалье. Вы честный человек. Он встал. 
- Большое спасибо, сударь. А теперь пойду за ним. Пусть получит свое для острастки. 
Я знал: отговаривать старика бесполезно, и решил ему не перечить. 
Он сходил за мальчишкой и притащил его за ухо. 
Я сидел на соломенном стуле, сделав суровое, как у судьи, лицо. 
За год Мариус вытянулся еще больше и стал, как мне показалось, безобразней, противней и скрытней прежнего. А уж ручищи у него сделались вовсе чудовищными. 
Дядя подтолкнул его ко мне и по-военному четко скомандовал: 
- Проси прощения у хозяина. 
Парень молчал. 
Тогда отставной стражник сгреб его в охапку, приподнял и с таким остервенением принялся шлепать по заду, что я вскочил, порываясь прекратить порку. 
Озорник завыл: 
- Простите! Простите! Больше не... Кавалье опустил его на пол и, придавив обеими руками, поставил на колени. 
- Проси прощения! - рявкнул он. Мальчишка, потупившись, прошипел: 
- Простите! 
Тут дядя снова поднял его и выпроводил такой оплеухой, что Мариус еле удержался на ногах. 
Он убежал и весь вечер не попадался мне на глаза. Вид у Кавалье был совершенно убитый. 
- Скверный нрав! - вздохнул старик. И весь обед повторял: 
- Ах, как мне это горько, сударь! Вы даже не представляете - как! 
Мои попытки утешить его ни к чему не привели. 
Лег я пораньше чуть свет надо было выходить на охоту. 
Когда я задул свечу, собака моя уже похрапывала на полу, в ногах кровати. 
*** 
Глубокой ночью меня разбудил неистовый лай Жбана. Я сразу понял, что в помещении полно дыму Я спрыгнул с постели, зажег свечу, метнулся к двери и распахнул ее. В комнату ворвался вихрь пламени Дом пылал. 
Я с размаху захлопнул толстую дубовую створку, натянул брюки, скрутил простыни жгутом и спустил за окно собаку; затем швырнул туда же свою одежду, ягдташ, ружье, выбрался сам и во всю глотку закричал: 
- Кавалье! Кавалье! 
Сторож не просыпался: сон у старого стражника был крепкий. 
Сквозь окна я увидел, что первый этаж уже превратился в раскаленное пекло; заметил я и другое - в кухню заранее натаскали соломы, чтобы занялось подружнее Значит, поджог! 
Я вновь завопил - Кавалье! 
Тут я испугался, что он задохнется в дыму, и меня осенило: я загнал в ружье два патрона и выстрелил в окно Все шесть стекол разлетелись вдребезги, усыпав пол мелкими осколками. На этот раз сторож услышал и в одном рубахе появился в оконном проеме, растерянный спросонья и ослепленный отблесками огня, от которых на дворе было светло как днем. Я гаркнул: 
- Дом горит! Прыгайте вниз! Скорей! Скорей! Внезапно изо всех щелей нижнего этажа вырвались языки пламени, лизнули стены и стали подкрадываться к старику, отрезая ему путь. Он прыгнул и по-кошачьи легко встал на ноги. 
Он сделал это вовремя! Соломенная кровля с треском просела посередине, над самой лестницей, которая сделалась теперь как бы печной трубой для полыхавшего внизу огня: гигантский алый сноп взметнулся в воздух, рассыпался, как фонтанная струя, и ливнем искр разлетелся вокруг. 
Еще через несколько секунд пожар охватил весь дом. 
Ошеломленный Кавалье спросил: 
- Как это могло случиться? Я ответил: 
- Подожгли кухню. Он пробормотал: 
- Но кто же? И тут я догадался: 
- Мариус! 
Старик все понял. Он пролепетал: 
- Иисус-Мария! Вот почему он не вернулся ночевать! 
Вдруг у меня мелькнула страшная мысль. Я вскрикнул: 
- Селеста! Селеста! 
Кавалье промолчал - в этот миг дом рухнул, и на месте его забушевал огромный костер, палящее, ослепительное, багровое море огня; от бедной старухи, без сомнения, осталась лишь кучка красных углей, обгорелых останков человеческой плоти. 
Мы не услышали даже крика. 
Тем временем огонь подобрался к пристройке, я вспомнил о своей лошади, и Кавалье бросился за ней. 
Едва он отпер конюшню, чье-то гибкое тело скользнуло у него между ногами, и сторож упал. Это пустился наутек Мариус. 
Отставной жандарм проворно вскочил. Он рванулся было вслед за негодяем, но, смекнув, что его не нагнать, и обезумев от неудержимого гнева, поддался одному из тех внезапных порывов, которые нельзя ни предвидеть, ни предотвратить: схватил мое ружье, валявшееся неподалеку, приложился, не проверив даже, заряжено ли оно, и, прежде чем я успел опомниться, нажал на спуск. 
Один из патронов, досланных мною в стволы, чтобы предупредить Кавалье о пожаре, оставался неиспользован; заряд угодил беглецу в спину, и Мариус, обливаясь кровью, рухнул ничком. Как смертельно раненный заяц при виде приближающегося охотника, он заскреб землю руками и ногами, словно порываясь бежать на четвереньках. 
Я кинулся к нему. Мальчишка уже хрипел. Так и не сказав ни слова, он умер еще раньше, чем пламя погасло. 
Кавалье, по-прежнему в одной рубахе и босиком, остолбенело стоял рядом с нами. 
Набежали деревенские, и моего сторожа увели: лицо у него было совершенно безумное. 
*** 
На суде я выступал свидетелем и подробно, ничего не изменив, рассказал, как все было. Кавалье оправдали, но он сразу исчез и больше в этих краях не появлялся. 
С тех пор я его не видел. 
Вот вам моя охотничья история, господа.