Необыкновенные москвичи

— Нет уж, я все скажу, — кинула ему Даша. — Он намекнул, что покончит с собой.
Белозеров, словно бы не расслышав, вперил в нее тяжелый взгляд.
— Он объявил, что, если его осудят и вышлют, он бросится под поезд метро, — громко сказала Даша.
— Что, что?..
Белозеров секунду-другую соображал, потом проговорил:
— Сукин он сын!
— О!.. — Даша растерялась. — Что вы?
Оттолкнувшись от стены, Белозеров сел прямо.
— Кто здесь твой Глеб? — спросил он.
— Это я... — отозвался Голованов и потянулся к ящику за сигаретами.
— Подлец! — сказал Белозеров. — Какой же ты подлец! Да ты знаешь, какие ребята за тебя!.. — загремел он. — Какие геройские ребята!.. Ах ты паршивец!.. Ты им в подметки!.. Ах, паршивец!
Глеб вскочил с пола; его худые пальцы мяли недокуренную сигарету.
— Вы... Делайте со мной, что хотите... но так... — выкрикивал он. — Кто вам дал право — так?!
— Кто мне дал?! Да попадись ты мне на фронте, я бы тебя в трибунал!.. — Эхо белозеровского баса раскатывалось и гудело в пустом подвале. — Собственной рукой тебя...
Белозеров тоже поднялся с ящика и стоял, слегка разведя руки, точно готовый броситься в драку.
Всем своим сердцем он затосковал в эту минуту о справедливости, о той высшей, математической справедливости, которая за доблесть и добро отмеривает — грамм за грамм — добро и счастье.
— Застрелил бы сукина сына, — взревел он, — как подлого труса!..
Но вдруг он оборвал себя и притих, так же внезапно, как распалился; постояв, точно в недоумении, он смятенно ухмыльнулся: ему-то, Белозерову, именно ему и не след возмущаться этим мальчишкой и так честить его.
— Чтоб тебе!.. — бормотнул он. — Дурак ты — дурак и есть.
У него самого были, несомненно, более основательные резоны проделать над собой то же, что задумал этот — как его? — Голованов. И уж во всяком случае то, что казалось единственно спасительным для него, Белозерова, было совершенно непозволительно этому салажонку.
«Жить еще не начал, щенок, а туда же — под поезд метро», — подумал Белозеров.
Он махнул рукой и опять сел.
— С чего ж это ты заскучал? — спросил он другим тоном, с хмурой усмешкой. — А, Голованов? Тебе сколько лет, между прочим?
— В декабре... седьмого декабря будет девятнадцать. Но прежде я бы попросил вас... А впрочем, не важно. Вот вы только что оскорбили меня... А мне, знаете, все равно, что вы думаете обо мне.
Глеб принялся раскуривать сигарету, это продолжалось довольно долго, — спички ломались в его вздрагивающих пальцах.
— А поэтому вы и не можете меня оскорбить, как ни старайтесь, — сказал он, окутавшись дымом. — Меня и не так оскорбляли — и никакого впечатления.
— Что же? Тебе уже жить надоело? — Белозеров оставил его речь без внимания. — Скоро в армию пойдешь, там тебе придадут оптимизма.
— Меня не взяли в армию, у меня отсрочка. Я неважный кадр для армии.
Глеб взглянул на Дашу, точно добавляя: «Видишь, как со мной разговаривают».
— Так, ясно! — сказал Белозеров. — Ну и что ж такое с тобой стряслось?
— Вам ведь рассказали, ничем дополнить не могу, — ответил Глеб.
И тут опять послышался певучий голос Даши:
— Он, в сущности, вне общества. Вы понимаете, товарищ депутат?!
Белозеров подождал объяснения, и она сказала:
— Глеба хотят судить, я вам уже говорила. Соседи все против него, они его буквально ловят. Свет у него перерезали. Жуткое положение.
— Так, ясно! — твердо сказал Белозеров и повернулся к Голованову. — Что украл, где? Говори! Или фарцуешь, шмотками интересуешься? Ну, что молчишь — бизнесмен?!
Глеб переступил с ноги на ногу, затянулся сигаретой.
— Валяйте! — сказал он. — Это я тоже слышал.
И Даша упавшим голосом тоскливо проговорила:
— Но он не вор, что вы? Какой он бизнесмен — что вы?!
Из-за стола, поправляя на носу очки, вышел Виктор.
— Голованов ничего не крал, товарищ депутат! В этом вы можете быть уверены, — отчетливо, как бы отбрасывая каждое слово, сказал он. — Я лично во многом не согласен с Головановым, но он не вор.
— Он не вор, — как эхо, повторил Корабельников. — Неправда, что он вор.
— Чего же он? — Белозеров озадаченно поглядел на парией. — Чего он тогда психует?
— Он? Я же говорила... Простите, вы, может быть, не расслышали? — сказала Даша. — Глеб сам отчасти виноват, но его можно понять. Он бравирует. Ты не обижайся, Глеб.
— А я не обижаюсь, — Голованов глубоко затянулся, — меня невозможно обидеть. И это даже интересно: человек, которого невозможно обидеть!..
— Ну вот, видите, какой он! Но я знаю: Глеб Голованов поэт, — сказала Даша. — Мы все в школе были убеждены: он поэт по призванию. Еще в младших классах он писал стихи — и каждый день новые, и он всегда бормотал стихи, он помнит их уйму. Я, конечно, могу ошибиться, хорошие у него стихи или плохие, но мне они нравились. Глеб даже печатался уже, один раз в «Комсомолке» и еще где-то.
— В «Известиях» было его стихотворение, — вставил Корабельников, в котором заговорило чувство школьной солидарности.
— Да, и в «Известиях», — подтвердила Даша. — Это было, когда он еще учился.
— В «Комсомолке» два раза меня печатали, — тихо сказал Глеб.
Он отступил к стене в углу и стоял там в тени — длинный, угловатый, темный, — выражение его лица было невозможно рассмотреть.
— Вы понимаете теперь, почему мы требуем, — сказала Даша. — И совсем не потому, что Глеб наш товарищ, то есть и поэтому, конечно. А если какие-то его стихи кому-то не нравятся — это не значит, что Глеба надо высылать. Вы согласны, товарищ депутат?
Белозеров заворочался на ящике.
— Голову мне морочите, — не сразу заговорил он. — Постойте-ка, давайте разберемся. — Он всей пятерней отвел со лба рассыпавшиеся волосы. — За стихи, что ли, вашего Глеба судить собираются? Ересь, не бывает так.
— Да нет, не за стихи, а за то, что он нигде давно не работает, я же говорила...
— Всем полагается работать, — сказал Белозеров.
— То есть он работает, но над стихами. Вы понимаете, что это тоже работа. — Даша бросила взгляд в сторону Виктора. — И жутко трудная.
— Работа? — с сомнением повторил Белозеров и тоже посмотрел на Виктора: было в этом узкоплечем мальчике в очках, в аккуратной рубашечке нечто такое, что заставляло к нему прислушиваться.
— В определенном смысле стихи, конечно, работа, — сказал Виктор. — Но в данном случае мы говорим о другой работе. И тут с Головановым я не согласен. Лично для себя я решаю вопрос просто: я после школы иду работать в точном смысле, вернее, даже уезжаю.
— А работа над стихами — это не в точном смысле? — Даша словно бы ужаснулась. — Я удивляюсь...
— Ты отлично понимаешь, о чем я говорю. — Когда Виктор поворачивался, очки его переставали блестеть, и за стеклами открывались остренькие глазки. — Не будем спорить о словах, я говорю о работе, общественная полезность которой не вызывает сомнений. Ты понимаешь: не вызывает сомнений... Ясно одно: Голованову надо помочь, а не судить его. И в первую очередь надо подыскать ему работу — по силам. А он должен взяться за нее без дураков. И если бы вы, товарищ депутат, помогли в трудоустройстве Голованова, это было бы самое лучшее
Плоское сияние на очках Виктора снова закрыло его глазки.
— Слушаешь тебя, Витя, словно газету читаешь, — сказала Даша.
Виктор воздержался от продолжения спора: дискутировать о Голованове было уже поздно, надо было его спасать.
— Глебу давно пора устроиться как-нибудь, — с жаром поддержал Виктора Корабельников; он сразу оживился, когда для Голованова появилась благоприятная перспектива, и о нем, следовательно, можно было перестать беспокоиться. — На птичьем положении долго не протянешь. Посодействуйте, товарищ депутат!
— Д-да... Вот какие дела, ребята, — начал после паузы Белозеров; все взгляды были устремлены сейчас на него, и ему волей-неволей приходилось отвечать. — Конечно, работу подыскать можно.