Странники

 
 
 Гей, гей! Живи веселей! 
 
 Ешь, кури, водку пей… 
 
 Вы против нас. 
 
 Мы против вас. 
 
 А волюшки вольной мы вам не отдадим! 
 
 Бац-бац-бац!! 
 
 
— Ну вас к черту! — запальчиво крикнул комсомолец и нахмурился. — Я о деле. А вы что? Воля? Воля должна быть разумная, полезная, с идеологическим подходом. Понятно я говорю? Эх вы, черти коричневые!..
Комсомолец терял самообладание, начинал горячиться:
— Вы оторвались от жизни, от общества, у вас нет к обществу уважения.
— Это к какому обществу? — неожиданно для самого себя ощетинился, как ерш, Амелька и подмигнул своим. — К людишкам, что ли? К городу? Да плевать нам на общество! Мы его не признаем.
— Почему?
— Потому что общество наш враг, все горожане, все людишки. Что мы от них получаем? Да они рады нас в землю на аршин втоптать. А раз они нам враги, значит, и мы взаимно тоже им враги. Ну? — В Амельке подымался дух противоречия: ему был неприятен этот умный, опрятный «чистоплюй».
— Как же так? Общество вам все дает…
— Мы сами берем! — гордо вскинул голову Амелька. У мальчишек раздувались ноздри, воинственно блестели глаза.
— Ну, пускай гитацию, пускай, чего же ты! — с детским озорством крикнул Инженер Вошкин замолкнувшему юноше.
— Нет, мы в людишках не нуждаемся, — спокойно с лукавой язвинкой в прищуренных глазах говорил Амелька Схимник, — Мы надеемся только на себя. Кто шибко бегает да смел, тот и сыт. А ты — на общество?
— Л как же иначе? Конечно ж, так! — воскликнул юноша, искренне удивляясь, что Амелька не может его понять.
— Мы тоже общество. Нас под баржей больше сотни жило.
— Ваше не общество, а сборище — антиобщественно, вредно: оно ничего не производит, только потребляет.
— Заткнись, «красивый»! Не смыслишь ни хрена, — запальчиво махнул рукой Амелька, и все отрепыши злорадно всхохотали, — Ежели вокруг нас враги, как же нам не гуртоваться? Когда нас вместе много, мы сила. А врассыпную — вши. Да мы полгорода спалим, ежели на то пойдет!
Комсомолец в волнении встал, прошелся и снова сел.
— Все твои доводы, товарищ, сущая ерунда, хлам, глупости, — внутренне негодуя на Амельку, сказал он. — В них нет ни малейшей логики, один абсурд, Ну, спалитe город… А дальше что? Нет, нет, это все не то… Это глупо!.. Как бы вы ни гуртовались, в ваших организациях никакой силы не может быть. Не обманывай, товарищ, себя и других. Поразмысли. Человек силен, когда он в обществе, служит ему, работает на общую пользу. Понятно я говорю?
Амелька молчал. Уши его горели, сердце стучало быстро, с перебоями. Конечно же, он во многом согласен с этим «чистоплюем». Но завладевший им дух упорного противоречия, все крепче разрастаясь, удерживал его прямо признаться юноше: «Да, ты, товарищ, прав».
Неустойчивое настроение вожака сразу передалось отрепышам: сидели теперь нахохлившись, пыхтели.
Комсомолец оживился и уверенным тоном учителя сказал:
— Вы ничуть не заботитесь о будущем, товарищи. Да, да.
— О каком будущем? — посвистывая, прищурился Амелька. Однако дымящаяся трубка дрожала в его руке.
— О вашем будущем. Да, да, о вашем! Ну, что вы будете, скажем, через пять лет делать? Станете взрослыми, борода полезет, захотите вступить на трудовую дорогу, а ни черта не знаете. Понятно я говорю? В будущем, товарищи, — все. Уж это верно. Да.
— Ха! Будущее, будущее, — вновь загорелся, сошел с мертвой точки Амелька, скривив в презрительную улыбку свое отечное лицо. — Какое, к чертовой бабушке, будущее!. Вот у тебя есть будущее?
— Конечно, есть! — вскинул на него быстрый свой взгляд комсомолец.
— Врешь! Ерунда! — И Амелька пристукнул кулаком по голому колену. — Будущего нет. Ни у одного человека не может быть будущего, раз у него башка варит. Ты пойми, ты только не серчай; я по-простому… Вот ты размусоливаешь о будущем, загадываешь про свою жизнь, может, на десять годов вперед… А ты уверен, что будешь завтра живой?
— То есть как?
— Вот, может, пойдешь в город, а тебе в башку карниз грохнет с шестого этажа. А может, мы вот вскочим гурьбой, да и задушим тебя?.. А? Во те и будущее твое. — Жилы на шее Амельки раздувались, на углах губ забелели пупырышки слюны.
— Запомни: будущего нет!
Вся детвора с гордостью посмотрела на мудрого Амельку; верно, так и есть: будущего не существует, есть только «сегодня» и «вчера».
Комсомолец с чувством неоправданной надежды вздохнул и проговорил укорчиво:
— С таким взглядом существовать невозможно, товарищи. Кто в будущее не смотрит, а живет только настоящим, тот подобен бессмысленному животному.
  
18. ПОБЕДА
 
Вся фигура юноши казалась несправедливо обиженной, подавленной. Его ужасало сознание, что он не сумел исполнить того, что поручила ему ячейка.
— Ты, парень, еще мало каши ел, — с нахальцем сказал Амелька Схимник и сплюнул. — Дурак ты, даром что комсомолец. Брехун.
От этих в упор брошенных грубых слов юношу сразу прошиб пот. Он вскочил и в смущении стал взад-вперед ходить по луговине. Да. Он ясно понимал теперь, что вел разговор с этой бесшабашной братией глупо, неубедительно, туманно, как торговка на базаре. Он видел, что перед ним не фабричные ребята, не городские школьники: перед ним насквозь прожженные жизнью дикие звереныши, влачащие жестокое существование, И все они до зубов вооружены, как шулера фальшивыми картами, какой-то своеобразной логикой, вытекающей из условий их страшного быта.
— Ребята! Слушайте! Я с вами теперь попросту, — поборов в себе обиду и растерянность, начал комсомолец искренним, располагающим к вниманию голосом.
Бездомники — их человек двадцать — навострили глаза и уши. Комсомолец окинул собрание возбужденным взглядом и поднял голос на высокий тон:
— Ребята, кто вы есть? Вы главным образом дети рабочих и крестьян. Как вы попали сюда, в этот омут? Да очень просто. У одного отца-кормильца убили на войне, у другого мать с голодухи умерла, у третьего вымерло все семейство. Шла война, ребята, за войной шла революция, а с революцией бои, голод, мор. Теперь наше государство строится, в гору идет. Мы подымаем запущенные земли, мы пускаем в ход разрушенные фабрики. Вы, может быть, видели, в каком состоянии осталась после гражданской войны наша лесопилка, или, скажем, мебельная фабрика?
— Видали, — неласково прошумели бездомники.
— Ну, вот. А теперь и завод и фабрика полным ходом дуют, полезные вещи производят. И вообще, ребята… Теперь настало время, когда нашему государству до зарезу нужна каждая пара рабочих рук. А ведь вас, ребята, во всей республике много наберется. И что, если б вы все подучились да на работу стали? Вот чудесно бы!
— Ты, я вижу, горазд имать-то нас, — крикнул рыжий отрепыш и сердито запыхтел. — За хомут да в стойло? Мы тебе не клячи водовозные. Мы волю любим!
— Я, может, давно на фабрике служил, — задудил насмешливым баском зубоскал Инженер Вошкин. — Я, может, на фабрике-то в макаронах дырки высверливал.
Бездомники засмеялись.
— Ша! — крикнул Амелька, и все смолкли.
— Шутки в сторону, ребята, — сказал комсомолец. — По-серьезному так по-серьезному… Вот я и говорю. Государство наше крепнет, обстраивается. А рядом и во многих местах по телу государства рассыпаны нарывами вот такие гнойники, как ваши скопища. Позор! И государство, стараясь оздоровить себя, стараясь изжить эту чуму, эту заразную болезнь, борется с беспризорностью…
— Расстрелять нас всех — вот и не будет чумы!
— Зачем? Государство борется разумными мерами, ребята… Оно желает перевоспитать вас…
— Как?
— Через детские дома. Например, дом Розы Люксембург.
— Я из «Розы Люксембург» утек в субботу, — просюсюкал курносый беглец-мальчонка.