Семь божков несчастья
Фаина Раевская
Семь божков несчастья
Ну, вот опять! При взгляде на электронные часы я готова была разреветься с досады. В слабой надежде на то, что они все-таки ошибаются, я перевела глаза на настенные ходики — вещь доисторическая, доставшаяся мне по наследству от прабабушки. В семье к раритету все относятся трепетно и пребывают в полной уверенности, что только они показывают верное время. При этом никого не смущает очевидный факт — доисторические ходики хоть и работают исправно, то есть тикают и ежечасно действуют на нервы своим «бум-бум», но время показывают точнее кремлевских курантов на десять минут. Поделать с этим ничего нельзя — этот «люфт» остается неизменным либо в «плюс», либо в «минус».
Прабабкины часы тоже не утешили — по ним выходило даже хуже, оттого, наверное, что сегодня перекос у них был явно в сторону «плюс».
— Как быстро все-таки летит время, — прохныкала я, обращаясь к бесстрастному раритету, — не успела проснуться, и уже опоздала на работу…
Сказав это, я опечалилась еще больше, потому как вспомнила — сегодня вообще можно было никуда не спешить, ибо вчера меня уволили. Официальным поводом для увольнения послужила именно моя недисциплинированность, а неофициальным…
До вчерашнего дня я работала секретарем-референтом у одного депутата областной Думы. Когда моя близкая подруга Лизавета, всегда принимающая самое активное участие в моей судьбе (оттого, должно быть, она не задалась), сообщила о новом месте работы — со старого меня тоже уволили за хронические опоздания, — я задала разумный, на мой взгляд, вопрос:
— А что там надо делать?
После секундного размышления Лизка уверенно заявила:
— Раз это Дума, следовательно, там надо думать. С этим у тебя проблем нет — ты еще в школе считалась самой умной. Я, правда, всегда в этом сомневалась, но против общественности не попрешь.
Волевым решением я прекратила излияния подруги, а про себя отметила: «Уж чего-чего, а думать я умею, да и деньги предлагают вполне приличные»…
Два месяца я старательно пыталась исполнять свои новые обязанности, то есть думать. Наверное, потому быстро поняла — мои рвения депутату по барабану, как, собственно, и его обязанности в качестве народного избранника. Служба секретаря-референта ограничивалась несколькими несложными действиями: свари кофе, не суйся с вопросами, не мешай работать и «скажи жене, что я на выездной сессии». Я послушно врала, хотя прекрасно знала, куда выезжает шеф. Как правило, не дальше сауны «Клеопатра». Ко всему прочему, вызывало удивление еще одно обстоятельство: свеженького депутата Думы звали Ашот Акопович. Все бы ничего, да только мне довелось видеть его паспорт. Тут даже моего ума не хватило, чтобы понять, как человек с временной регистрацией умудрился сделаться государственным мужем. Впрочем, дело это не мое, а электората, который избрал Ашота Акоповича своим представителем.
Четыре месяца я исправно торчала в офисе депутата. Все это время только и занималась тем, что убеждала Мадину, жену Ашота Акоповича, в чрезмерной занятости супруга. Удавалось это, должно быть, неплохо. До вчерашнего вечера…
Вчера мой депутат неожиданно появился в офисе за полчаса до окончания рабочего дня. Злой, как Цербер, и пьяный, словно Бахус.
— Раздевайся, — с трудом удерживая равновесие, вымолвил Ашот Акопович.
— В каком смысле? — Я спешно свернула на компьютере очередной пасьянс.
— В прямом, — по возможности строго, натурально-начальственным голосом пояснил депутат. При этом он выписал замысловатую траекторию и, протаранив головой дверь в собственный кабинет, совершил благополучную посадку на его пороге.
Не без труда Ашот Акопович сфокусировал на моем растерянном лице свой депутатский взгляд, удивился и спросил:
— А ты хто?
Призвав на помощь все тайные резервы своей нервной системы, я по возможности толково попыталась донести до шефа положение вещей на сегодняшний день:
— Я ваш секретарь-референт. По-русски, помощник… — тут я смутилась: вдруг Ашот Акопович в русском языке не силен? Пришлось поправиться: — Вообще-то меня зовут Виталия…
Начальник удивленно моргал какое-то время. Потом, видно, в его проспиртованном мозгу что-то коротнуло, и он неожиданно, но фальшиво (на манер известной «Сулико») затянул:
Ксюша, Ксюша, Ксюша,Юбочка из плюша…Депутат явно веселился. Он с прилежностью первоклассника допел песню про Ксюшу до конца, после чего уснул с блаженной улыбкой на устах на полу у дверей собственного кабинета. Впрочем, через минуту он вдруг рассмеялся, воздел на меня туманные очи, нахмурился и невнятно потребовал:
— Тем более раздевайся.
Слово за слово… Короче говоря, я от всей души врезала депутату по его неприкосновенной физиономии, после чего с удовлетворением отвесила бесчувственному телу Ашота пару пинков. Телу это почему-то не понравилось. Оно на миг очнулось и со всей депутатской категоричностью поставило меня в известность:
— Ты уволена.
— А зарплата? — я обалдела от собственной наглости, но ведь с умом ничего не поделаешь! С постулатами КЗОТа я знакома не понаслышке — по этой дисциплине декан факультета твердой рукой вписал в мою зачетку «отлично».
Ашот Акопович рыгнул, вспомнил какую-то мать, после чего извлек из бумажника несколько купюр приятного зеленого цвета с симпатичным портретом улыбчивого дядьки, бросил их на пол и, теряя сознание, уточнил:
— Этого хватит?
Я пересчитала деньги. В принципе, тут была зарплата за полгода моей безупречной службы у депутата. Легко справившись с порывом вернуть излишки начальнику, я сумела убедить себя, что это — компенсация за моральный ущерб.
Примерно полчаса ушло на сборы. За это время Ашот Акопович со всей страстью горячего кавказского парня в очередной раз пал в объятия Морфея.
— Пошел ты… — пользуясь случаем, я минуты три объясняла уже бывшему начальнику особенности русского менталитета, а заодно изложила собственные соображения, обремененные высшим юридическим образованием, на тему «Начальник — похотливый козел», после чего с легким сердцем покинула логово депутата навсегда.
— Хрен с ним, — сообщила я ходикам и снова нырнула под одеяло с твердым намерением отоспаться. И тут не срослось — во входную дверь настойчиво позвонили.
Ни минуты не сомневаясь, что это явилась Лизка, я, проклиная собственную болтливость (сама вчера ей рассказала об увольнении), поплелась открывать.
Лизка ворвалась в квартиру подобно тайфуну, что при ее комплекции несложно. Подружка носит пятьдесят второй размер одежды и шестой размер бюста. Никаких комплексов по этому поводу она не испытывает, обожает сладкое и готова есть конфеты, торты и пирожные с утра до вечера с короткими перерывами на чай. Несмотря на полноту, Лизавета шустрая, как заводной веник. Мне порой даже кажется, что ее слишком много, в том смысле, будто она не одна, а целых пять.
Переждав, пока уляжется воздушный вихрь, поднятый Лизкой, я проследовала за ней на кухню. Подружка уже давно чувствует себя в моей квартире полноправной хозяйкой и потому сейчас сноровисто готовила завтрак на две персоны. Состоял он из кофе, шоколадно-вафельного торта и бутербродов. В отличие от подруги, я к сладкому равнодушна, бутерброды с колбасой не вдохновили, поэтому я ограничилась кофе и баночкой йогурта.
— Сладкое полезно для мозгов, — глубокомысленно изрекла Лизавета, уминая уже второй кусок торта. — Впрочем, тебе, пожалуй, хватит. Мужики не любят шибко умных.
— Тебе видней, — пробормотала я из-за кружки. Мужиков у подруги хватало, в отличие от меня. Последний мой кавалер, по фамилии Божко, как-то незаметно исчез с горизонта без объяснения причин. Впрочем, особого расстройства по этому поводу я не испытывала — все равно он мне не нравился.
Не обратив внимания на тонкий намек или попросту его не поняв, Лизавета принялась вдохновенно ругать моего бывшего начальника. Выходило у нее здорово, порой виртуозно настолько, что я смущенно опускала глаза. Когда с Ашотом Акоповичем было покончено, подружка принялась за меня. Я согласно кивала, заранее соглашаясь со всем, а сама думала о том, что неплохо было бы подыскать новую работу и что надо что-то делать со своей скверной привычкой везде и всюду опаздывать. Может, к психологу обратиться?