Зарубежный детектив (Человек со шрамом, Специальный парижский выпуск, Травой ничто не скрыто) с иллю

— Прогуляться захотелось… — сказал я.
— В пижаме? Да еще босиком… в феврале… когда четыре градуса ниже нуля! Мартин, так и умереть недолго! Не иначе как ты спятил или, может быть, ты лунатик. Хоть бы коньяк тут был… Ключ от винного погреба у мужа… если только в погребе что-нибудь есть… Но, может, сварить тебе кофе, Мартин? Я мигом.
Люси была искренне встревожена. И ни на секунду не усомнилась в том, что, облачившись в пижаму, я вышел в сад прогуляться. Она даже не задала самый обыкновенный из всех вопросов: «Зачем?»
— Я чувствую себя отлично, — сказал я. — Поди ляг, Люси. Спасибо тебе, что открыла дверь. Мне следовало бы взять с собой ключ.
— Я…
— Ложись спать, Люси.
Она взглянула на меня, и я — может быть, впервые в жизни — вдруг прочитал в ее глазах неподдельное чувство — глубокую искреннюю тревогу, как бы я не заболел воспалением легких. Она послушно повернулась, прошла через весь холл и поднялась по лестнице на второй этаж, стуча высокими каблуками туфель без задников.
Она выполнила мой приказ. Признаться, я не ожидал этого.
Что ж, она ведь жена полковника. Наверно, она привыкла выполнять приказы.
Войдя в холл, я дождался, когда наверху затихли ее шаги и захлопнулась дверь ее спальни.
Затем я бросился к телефону.
— Карл-Юрген, это Мартин. Сейчас же пришли сюда сержанта Эвьена, а сам поезжай к Кристиану. Я буду очень скоро… выеду, как только здесь появится Эвьен…
Карл-Юрген ни о чем не спрашивал. Ну и работа у человека! Каждый может разбудить его посреди ночи, и в любое время он должен быть готов приняться за дело.
Застыв у входа, я дожидался сержанта Эвьена. Временами я невольно хватался за сумку, которая была у меня за пазухой, под пижамой. Я нащупывал ее рукой, но и без того чувствовал, что пижама на груди промокла. Лед на сумке растаял.
Не знаю, сколько я так простоял. Казалось, целую вечность. Теперь, задним числом, я понимаю, что прошло самое большее минут десять. Сержант Эвьен, мчась на машине, наверняка намного превысил дозволенную скорость 80 километров в час.
Звонить ему не пришлась: я стоял у входа, распахнув дверь.
— Вы в пижаме, доцент Бакке?
— Сейчас ночь, — ответил я. — Сержант Эвьен, сядьте здесь, в холле, и ни звука. Оставайтесь здесь, пока я не вернусь. Я возьму вашу машину, моя в гараже.
— Но ведь вы в пижаме, доцент Бакке.
Он был прав. Сорвав с вешалки в холле зимнее пальто, я выскочил на улицу. На сержанта Эвьена можно положиться. Я полагался на сержанта Эвьена.
И, только нажав на педаль машины, я обнаружил, что я все еще босиком. А, один черт!
Когда я ворвался в открытую дверь квартиры моего брата — я сразу же запер ее за собой, — Карл-Юрген и Кристиан уже сидели в гостиной.
Оба были одеты по всей форме.
Не знаю, как выглядел я сам. В какой-то мере я догадывался об этом, хотя лики Правосудия и Медицины оставались совершенно бесстрастными.
— Садись, — сказал Кристиан. — Я принесу тебе виски.
Я сел на диван, а Карл-Юрген взял плед и накинул его мне на плечи.
Кристиан налил мне стакан неразбавленного виски. Я выпил его залпом. Я не пил спиртного несколько месяцев, и виски огнем обожгло мне внутренности.
Кристиан и Карл-Юрген сидели, глядя на меня, и ждали. На какую-то долю секунды я вдруг забыл, зачем примчался сюда.
— Мартин, — раздался профессионально-врачебный голос Кристиана, — у тебя что, шок?
— Может быть, так оно и выглядит, — сказал я, — но шока у меня нет. Сейчас нет. Хотя был и шок, и состояние аффекта. Из-за какой-то поганой еловой ветки. Я уже пришел в себя… но у меня не было времени одеться. Я принес тебе кое-что, Карл-Юрген…
Я расстегнул пижаму, вынул сумку и положил на стол.
— Сумка для рукоделия фрёкен Лунде, — сказал я.
Должно быть, именно так чувствовал себя Архимед, воскликнув: «Эврика!»
Секунду-другую Карл-Юрген пристально разглядывал сумку, затем, протянув руку, взял ее. И поднял ее к свету. Кристиан тоже уставился на сумку, Лед давно растаял, и она походила на старую мокрую тряпку.
— Отпечатки пальцев… — сказал я.
— Нет здесь отпечатков пальцев. На материи они вообще бывают редко. А эта сумка слишком долго мокла. Как ты нашел ее, Мартин?
Я рассказал.
— Ты молодец, Мартин.
Я почувствовал себя так, как, наверно, чувствует себя пес, который в зубах принес своему хозяину газету. Будь у меня хвост, я бы завилял. Карл-Юрген, как правило, скуп на похвалу.
— И сумка была пуста?
— Абсолютно. Она была привязана к большой ветке. А книги… — продолжал я.
— Книги, — повторил Карл-Юрген. — Книги? Они стоят на книжных полках в доме полковника Лунде. Где же им еще быть? Они расставлены по местам. Тот, кто взял сумку, тот и поставил их на место. Они стоят на полках с творениями поэтов.
— Может быть, отпечатки пальцев… — снова начал я.
Карл-Юрген задумался.
— На книгах в доме полковника Лунде отпечатки пальцев всех членов семьи, — сказал он.
— Кроме Люси: она стихов не читает.
— Но она вытирает пыль, не так ли? И она стряхивает ее с книг? Ты же сам рассказывал, в каком образцовом порядке содержится дом.
— Да, — согласился я. — У тебя нет сигареты, Кристиан? Я… я… позабыл взять свои…
Мне дали сигарету и еще стакан крепкого виски. Кристиан и Карл-Юрген пить не стали. Не из принципиальных, а из профессиональных соображений.
— Почему…
Карл-Юрген улыбнулся. Но я продолжал свое:
— Почему преступник выбросил резец — если он у него был — и не выбросил сумку?
Карл-Юрген задумался.
— Мы не знаем, найдем ли мы орудие преступления. Но думаю, что найдем. Как правило, мы его находим. Бывает, что преступник спешит уйти и потому бросает орудие. Но есть и другая причина, как однажды объяснил нам Кристиан: орудие становится символом содеянного. Бросая орудие — символ преступления, человек словно бы зачеркивает свой поступок…
— А сумка для рукоделия… — спросил я. — Почему ее не выбросили? Чем она так важна? Резец и сумка для рукоделия… Вроде бы такие… такие непохожие вещи. Одной из них — резцу — принадлежит в этой истории вполне конкретная и зловещая роль… А сумка для рукоделия, казалось бы, такая невинная вещь… Почему она исчезла? Почему кому-то, так важно было ее убрать?
— Не знаю, — сказал Карл-Юрген. — Не знаю почему. Но сумка наверняка играет в этой истории важную роль, коль скоро кто-то не поленился отправиться за нею на кладбище, а потом столь хитроумным способом ее спрятать. Останься она в доме полковника Лунде, мы бы ее непременно нашли. Мы там все перерыли.
Я вспомнил, как сержант Эвьен и Стен четыре часа подряд обыскивали дом полковника Лунде.
— А чердак? — спросил я. — Ведь это огромное помещение! Два человека не могли перерыть его за четыре часа. Почему же сумку не спрятали на чердаке?
— Ее не спрятали ни на чердаке, ни в доме по одной-единственной причине… Для этого не оставалось времени. И некто торопливо — с поразительной находчивостью — обмотал ее вокруг ветки прямо под окном.
— А почему ее не сожгли?
Я смутно понимал, что задаю наивные вопросы. Во всяком случае, звучали мои вопросы по-детски. Все они начинались со слова «почему».
— Если бы сумку сожгли, мы бы это узнали. Мы взяли пробы золы из всех печей в доме. Когда жгут материю, золу ее определить очень легко. И к тому же надолго остается особый запах. А тот, кто взял сумку, разумеется, знал, что мы следуем за ним по пятам.
— Или за ней, — сказал Кристиан.
Это были первые слова, которые он в этот вечер произнес, если не считать чисто медицинских замечаний о моем виде и самочувствии.
— Ничего не понимаю, — сказал я. — В доме царит мир… мир и уют. Пожалуй, даже гармония. Никто никому резкого слова не скажет. Каждый занят своим делом — в доме поддерживается образцовый порядок, а это не так просто. Полковник Лунде ходит на службу, мы остаемся дома. Я занимаюсь с Викторией; по вечерам мы сидим в гостиной. В первой половине дня — после занятий с Викторией — я обычно совершаю прогулку в обществе двух дам. Либо с фрёкен Лунде и Люси, либо с Викторией и Люси, либо с фрёкен Лунде и Викторией. Я никогда не оставляю двух дам вместе. Я же нанят присматривать за ними…