Эндшпиль

– Мне хочется узнать, какие ощущения у загипнотизированного... Ведь это не составит для тебя никакого труда.
– Многолетняя практика, – откликнулся Сол. – В течение многих лет я использовал нечто вроде самогипноза, чтобы справляться с мигренями.
Натали взяла папку и, открыв ее, взглянула на находившуюся внутри фотографию молодой женщины.
– Неужели ты действительно сможешь вместить все это в свое подсознание?
– Существуют разные уровни подсознания. – Сол потер щеку. – На одних я просто пытаюсь восстановить уже имеющиеся там воспоминания.., путем, если можно так выразиться, разблокирования уже образовавшейся блокировки. А с другой стороны, я пытаюсь настолько раскрепоститься, чтобы ощутить происшедшее с людьми, которые имели подобный опыт. Натали оглянулась.
– И все это помогает?
– Да. Особенно если впитываешь, пропускаешь через себя биографические сведения.
– Сколько у тебя времени на это? Сол посмотрел на часы.
– Около двух часов, но Шмулик обещал не впускать сюда туристов, пока я не закончу.
Натали поправила тяжелую сумку на плече.
– Я пойду погуляю и начну усваивать и запоминать все венские сведения.
– Шалом, – буркнул Сол. Оставшись один, он тщательно прочитал все имевшееся в первых трех папках. Затем отвернулся в сторону, включил маленький стробоскоп и установил таймер. Метроном начал отстукивать ритм в унисон со вспышками мигающего света. Сол полностью расслабился, стер из своего сознания все, за исключением ощущения пульсирующего света, и словно поплыл по волнам другой исторической эпохи и других географических мест.
Сквозь дым, пламя и завесу времени на него со стен взирали бледные, изможденные лица.
***
Выйдя из кубического здания, Натали уставилась на молодых обитателей кибуца, занимавшихся своими делами. Вдали виднелся грузовик, направлявшийся в поля с последней партией рабочих. Сол рассказывал ей, что этот кибуц был основан людьми, выжившими в Варшавском гетто и польских концлагерях, но взгляд Натали в основном останавливался на молодых лицах тех, кто родился уже здесь, в Израиле, – худые, загорелые, внешне они ничем не отличались от арабов.
Она медленно брела по полю, наконец устала и устроилась в тени единственного эвкалипта, неподалеку от высокого обрызгивателя, который выплевывал на посевы струи воды с такой же завораживающей периодичностью, как метроном Сола. Натали достала со дна сумки бутылку пива и открыла ее своим новым швейцарским армейским ножом. Пиво успело нагреться, но было вкусное, его аромат прекрасно гармонировал с жарким не по сезону днем, шипением ирригационной системы и запахами влажной земли и растений.
При мысли о возвращении в Америку желудок у Натали сжался, а сердце учащенно забилось. Господи, как все чудовищно! В памяти остались лишь обрывки: вспышки пламени, темнота, прожекторы, вой сирен – словно воспоминания о кошмарном сне. Она вспомнила, как проклинала Сола, как колотила его за то, что тот оставил тело Роба в Ропщущей Обители. Помнила, как Сол нес ее на руках в кромешной тьме, ощущала нестерпимую боль в ноге, от которой сознание то покидало ее, то возвращалось, будто пловец, ныряющий в волнах штормового моря. Порой вспоминала какого-то человека по имени Джексон, который бежал рядом, волоча на плече безжизненное тело Марвина Гейла. Позднее Сол сказал ей, что Марвин был еще жив, хотя и находился без сознания. Они тогда разбежались в разные стороны по темным проулкам, подгоняемые воем сирен.
Еще помнила Натали, как лежала на скамейке в парке, а Сол звонил куда-то из открытого таксофона... Затем наступил серый промозглый рассвет, и она очнулась на заднем сиденье фургона, заполненного странными людьми, и Сол, сидевший впереди, разговаривал с каким-то человеком, который и был Джеком Коуэном, шефом Моссада из израильского посольства.
События последующих двух суток Натали тоже помнила разрозненными урывками. Номер в мотеле. Обезболивающие уколы. Врач укладывает ее переломанную ногу в надувную лангету. И память о Джентри, дорогом ей человеке, ее крики во сне: “Роб!” Когда же она вспоминала, с каким звуком пуля прошила гортань Винсента, и красно-серую кашу мозгов на стене, безумный взгляд старухи, заглядывающей ей в душу:
"До свидания, Нина. Мы еще встретимся”, – с ней начиналась просто истерика.
Потом Сол рассказывал, что никогда в своей жизни он не потратил столько сил, как на этот разговор с Джеком Коуэном, длившийся двое суток без передыху. Перепуганный седовласый агент был не в состоянии воспринять правду, и им приходилось лгать ему, кое-что сглаживать в информации. Наконец израильтяне вынуждены были удостовериться, что и Сол, и Натали, и Арон Эшколь, и исчезнувший шеф шифровального отдела Леви Коул – все они были втянуты в смертельно опасную широкомасштабную Игру, которую вели высшие должностные лица в Вашингтоне и ФБР с бывшим нацистским полковником. Коуэну не удалось получить почти никакой поддержки от своего посольства или начальства в Тель-Авиве, однако на рассвете, в воскресенье 4 января, фургон с Солом, Натали и двумя израильскими агентами, урожденными американцами, пересек границу с Канадой. Через пять часов они вылетели из Торонто в Тель-Авив с новыми документами.
О последующих двух неделях своего пребывания в Израиле Натали почти ничего не помнила. На следующий день с ее переломанной лодыжкой стало твориться нечто невообразимое, боль была адской, резко подскочила температура, и она мало что помнила о полете на частном самолете в Иерусалим, где Солу, который воспользовался своими старыми медицинскими связями, удалось поместить ее в платную палату медицинского центра Хадассах. На той же неделе прооперировали и руку Сола. Натали пробыла в клинике пять дней, последние три из которых каждое утро и вечер с помощью костылей она добиралась до синагоги и рассматривала витражи, выполненные Марком Шагалом. Она пребывала в каком-то состоянии бесчувствия, словно весь ее организм получил мощную дозу новокаина. Но каждую ночь, закрывая глаза, она снова и снова видела перед собой лицо Роба Джентри. Видела его ярко-синие глаза в то страшное мгновение, когда в них вспыхнул восторг от одержанной над старухой победы, перед тем как мелькнуло лезвие, оборвавшее его жизнь...