Сумасшедшее семя

— Нет! Нет! Нет! — Достопочтенный Роберт Старлинг крикнул так громко, что разбудил своего маленького дружка Абдул Вахаба, коричневого мальчика, спавшего на низенькой выдвижной кроватке в гардеробной достопочтенного Роберта Старлинга. Абдул Вахаб прибежал, завернувшись в саронг, включил свет.
— Что такое? В чем дело, Бобби? — Нежные карие глаза полны заботы.
— Ох, ничего. Тут уж нам ничего не поделать. Ложись в постель. Прости, что разбудил.
Абдул Вахаб сел на край пружинистого матраса и погладил лоб Премьер-Министра.
— Ну, — сказал он. — Ну-ну.
— Все, видно, думают, — сказал Премьер-Министр, — будто мы затеяли эту игру в каких-то своих целях. Думают, я власть люблю. — Он благодарно закрыл глаза под прохладным касанием пальцев. — А ведь никто не знает, никто просто не знает самого главного.
— Конечно, не знает.
— Все это для их же пользы, мы же все делаем им на благо.
— Конечно.
— Как им понравилось бы на моем месте? Как им понравилось бы вот такая ответственность и инфаркты?
— Они ни минуты не вынесли бы. — Вахаб мягко гладил прохладной коричневой рукой.
— Ты хороший мальчик, Вахаб.
— Ох, неправда, — жеманно улыбнулся он.
— Да, хороший. Что нам делать, Вахаб, что нам делать?
— Все будет хорошо, Бобби. Увидишь.
— Нет, ничего не будет хорошо. Я либерал, верю в человеческую способность держать мир под контролем. Мы просто не должны ничего оставлять на волю случая. Все планета умирает, а ты говоришь, все будет хорошо.
Абдул Вахаб сменил руку; хозяин лежал под очень неудобным углом.
— Я не слишком умный, — сказал он. — В политике не разбираюсь. Но всегда думал, хуже всего, когда в мире слишком много людей.
— Да, да. Это наша большая проблема.
— А сейчас уже нет, правда? Население сокращается очень быстро, правда? Люди умирают от нехватки еды, правда?
— Глупый мальчик. Очень милый, но очень глупый. Разве ты, глупый мальчик, не видишь, что мы при желании могли бы убить три четверти населения мира вот так вот. — Он прищелкнул большим и указательным пальцем. — Просто вот так вот. Но правительство думает не об убийстве, а о сохранении жизни людей. Мы объявили войну вне закона, превратили войну в жуткий кошмар прошлого; научились предсказывать землетрясения и наводнения; оросили пустыни, заставили снежные шапки цвести, словно розы. Это прогресс, частичное исполнение наших либеральных надежд. Понимаешь, что я говорю, глупый мальчик?
Абдул Вахаб попытался зевнуть с закрытым ртом, улыбаясь сомкнутыми губами.
— Мы ликвидировали все старые естественные регуляторы численности населения, — сказал Премьер-Министр. — Естественные регуляторы — какое циничное и порочное выражение. История человечества — это история его власти над средой своего обитания. Правда, мы часто терпели поражение. Подавляющая часть человечества еще не готова к пелагианскому идеалу, но, может быть, скоро будет готова. Может быть, очень скоро. Возможно, оно уже учится. Учится на страданиях и лишениях. Ах, какой испорченный мир, дурацкий мир. — Он глубоко вздохнул. — Но что нам делать? Тень голода пала на мир, мы зажаты в его когтях. — Он нахмурился на метафору, но оставил без исправления. — Эта угроза обратила в нуль все наши научные знания и умения.
— Я не очень умный, — снова сказал Вахаб. — Обычно мой народ делал не очень умные вещи, думая, что урожай будет плох или рыба не станет клевать. Наверно, он делал очень глупые вещи. Среди прочих вещей он обычно молился.
— Молился? — переспросил Премьер-Министр. — Молясь, мы признаем поражение. В либеральном обществе молитвам нет места. Больше того, здесь некому молиться.
— Мой народ, — без заминки сказал поглаживавший Вахаб, — многим вещам мог молиться.
Только чаще всего он молился так называемому Аллаху. — Он произнес это имя строго по-арабски, с нёбным звучным «эль» и хриплым придыханием в конце.
— Это другое название Бога, — сказал Премьер-Министр. — Бог — враг. Мы победили Бога, свели к комическому персонажу комиксов, над которым смеются дети. Мистер Живдог. Бог был опасной идеей в людских умах. Мы избавили цивилизованный мир от этой идеи. Продолжай гладить, ленивый мальчишка.
— А, — сказал Вахаб, — если молитва не приносила ничего хорошего, то кого-нибудь убивали. Это был как бы подарок, понятно? Обычно его называли мадзбух. Если хочешь по-настоящему большой милости, надо взамен предложить что-то очень большое, очень важное. Принести в подарок важного человека вроде Премьер-Министра.
— Если это задумывалось как шутка, я ее не считаю такой уж забавной, — разгневался достопочтенный Роберт Старлинг. — Ты иногда чересчур веселишься.
— Или Короля, — сказал Вахаб, — если такой случайно найдется.
Премьер-Министр поразмыслил. А потом сказал:
— Ты полон глупейших идей, глупый мальчик. И забываешь, что, даже если бы мы пожелали пожертвовать Королем, его некому приносить в жертву.
— Может, — предположил Вахаб, — та самая штука как бы понимает. Я ту штуку имею в виду, что накрыла землю, словно тень с когтями. Можно ей помолиться.
— С моей стороны, — снова гневно сказал Премьер-Министр, — это была весьма неуместная персонификация. Неуместные фигуры речи и есть собственно материал политического ораторства.
— Что такое персонификация? — спросил Вахаб.
— Когда ты называешь живым то, что в действительности таковым не является. Типа анимизма. Это слово ты знаешь, невежественный мальчик?
Вахаб улыбнулся.
— Я очень глупый, — сказал он, — знаю очень мало слов. Много-много лет назад народ мой обычно молился деревьям и рекам, думая, будто подобные вещи могут слышать и понимать. Ты большой человек, Премьер-Министр, считаешь это очень глупым, а я слышал, как ты молился дождю.
— Чепуха.
— Я слышал, как ты говорил: «Дождик, дождик, уходи, послезавтра приходи». Это было, когда ты, я, Реджинальд и Гавестон Мерфи ходили гулять в Северной Провинции.
— Это была просто шутка, простое суеверие. Не имеет никакого значения.
— И все-таки ты хотел, чтобы дождь перестал. А теперь хочешь, чтобы прекратилась та самая штука. Может, стоит испробовать суеверие, как ты его называешь. Ты обязательно должен что-то попробовать. Только, — добавил Вахаб, — не слушай меня. Я просто невежественный мальчик, глупый мальчик, шутник.
— А еще милый мальчик, — улыбнулся Премьер-Министр. — Пожалуй, теперь я попробую чуть-чуть поспать.
— Не хочешь, чтобы я остался?
— Нет, я спать хочу. Может быть, мне приснится решение всех наших проблем.
— Ты великий сновидец, — едко сказал Абдул Вахаб. Поцеловал кончики своих пальцев, закрыл ими глаза своему хозяину. Прежде чем выйти из спальни, погасил свет, держа язык за зубами.
В темноте вновь началась лекция с диапозитивами.
— Вот, — сказал голос, — мы видим прекрасные образцы голодного бунта всю дорогу от желтого Мозамбика. Склады риса в Шовике разграблены; результаты вы видите. Кровь у черных людей такая же красная, как и ваша. А теперь голод в Северной Родезии, погибшие в Гиблых Горах; прискорбное зрелище в Кабулвебулве. Наконец, bonne bouche [26], людоедство, — угадайте где? Никогда не угадаете, поэтому я вам скажу. В Банфе, провинция Альберта [27]. Правда, невероятно? Тельце, как видите, очень маленькое, мальчишеское, как у кролика. Впрочем, из него получится несколько порций хорошей похлебки; вдобавок еще один паренек никогда больше не проголодается.
  
Глава 2
 
Тристрам намного похудел и оброс бородой, совсем проволочной. Его давно перевели из Центра Предварительного Заключения на Франклин-роуд в устрашающее Столичное Исправительное Заведение (для мужчин) в Пентонвилле, где в нем день ото дня, наряду с бородой, росло буйство; он часто, как горилла, сотрясал прутья клетки, мрачно царапал на стенах граффити, рычал на охранников, — изменившийся человек. Будь тут Джослин заодно с тем красавчиком мальчиком Уилтширом, он им не задумываясь выдал бы по заслугам. Что касается Дерека… Бредовые видения выдавливаемых глаз, кастрации хлебным ножом, прочих прелестей занимали большую часть времени бодрствования Тристрама. Его сокамерником был ветеран-преступник лет шестидесяти — карманник, фальшивомонетчик, душегуб, — мужчина с благородной сединой, издававший затхлый запах.