Империй

– Лестное предложение, император, – ответил Цицерон, пытаясь не выказать негодования, которое вызвал у него подтекст этих слов. – Благодарю тебя! Значит, ты полагаешь, что если моего раба купить нельзя, то меня – можно. Ты позволишь мне обдумать это?
– О чем тут думать? На выборах консула каждый гражданин имеет два голоса. Отдай один мне, а второй – кому захочешь. Сделай только так, чтобы все твои друзья последовали твоему примеру. Скажи им, что Красс никогда не забывает тех, кто ему помог. И, кстати, тех, кто ему помешал, он тоже не забывает.
– И все же мне нужно подумать, – упрямо проговорил Цицерон.
По дружелюбному лицу Красса, словно рябь по гладкой воде, пробежала тень.
– А как насчет моего триумфа?
– Лично я абсолютно уверен в том, что ты заслужил высшие почести. Но, как тебе известно, триумф присуждается полководцу лишь в том случае, если в результате его военной кампании произошло расширение границ государства. Недостаточно просто вернуть государству ранее утраченные им территории. Принимая решения, Сенат всегда смотрит на прецеденты. К примеру, когда Фульвий отбил Капую после ее захвата Ганнибалом, он не получил триумфа.
Цицерон объяснял все это с таким видом, будто он искренне огорчен.
– Все это – формальности, на которые можно закрыть глаза. Если Помпей претендует на консульство, не подходя ни по одному из требуемых параметров, почему я не могу получить хотя бы триумф? Я знаю, что ты не знаком со сложностями командования армией и даже, – ядовито добавил Красс, – с военной службой вообще, но ты не можешь не согласиться с тем, что всем остальным критериям я отвечаю. В сражениях я убил пять тысяч врагов, я воевал в самых сложных условиях, легионы присвоили мне титул императора, я умиротворял многие провинции. Если ты используешь свое влияние в Сенате в мою пользу, и ты, и Сенат узнаете, что я умею быть очень щедрым.
Воцарилась долгая пауза. Я не имел представления, каким образом Цицерону удастся выкрутиться из этой щекотливой ситуации.
– Вот твой триумф, император, – неожиданно произнес Цицерон, указывая в сторону Аппиевой дороги. – Вот памятник, достойный такого человека, как ты. До тех пор, пока у римлян будут языки, чтобы разговаривать, они будут вспоминать Красса, человека, который распял шесть тысяч рабов, расставив кресты на протяжении трехсот пятидесяти миль, через каждые сто семьдесят шагов. Такого не делал еще ни один из наших прославленных полководцев – ни Сципион Африканский, ни Помпей, ни Лукулл. – Цицерон взмахнул рукой, словно отбрасывая перечисленных военачальников в сторону. – Ни одному из них такое даже в голову не пришло бы.
Цицерон откинулся и улыбнулся Крассу. Красс вернул ему улыбку. Время шло. Я сидел, затаив дыхание. Это был своеобразный поединок: чья улыбка угаснет первой. Через некоторое время Красс поднялся и протянул руку Цицерону.
– Спасибо, что приехал, мой молодой друг, – сказал он.
* * *
Когда через несколько дней после этого Сенат собрался, чтобы определить триумфатора, Цицерон вместе с большинством сенаторов отклонили претензии Красса на этот титул. Победитель Спартака удостоился всего лишь овации – менее почетной, второстепенной формы триумфа. Вместо того чтобы въехать в город на колеснице, запряженной четырьмя конями, он вошел в Рим пешком; вместо положенного триумфатору грома фанфар раздавалось лишь пение флейт; вместо лаврового венка он был увенчан миртовым.
– Если бы этот человек обладал честью, он отказался бы от всего этого, – заметил Цицерон.
Когда дело дошло до дискуссии относительно того, какие почести оказать Помпею, Афраний предпринял хитрый маневр. Воспользовавшись своим правом претора, он взял слово одним из первых и сообщил, что Помпей готов принять любые почести, которые Сенат решит оказать ему, что он, Помпей, прибывает завтра утром со своим десятитысячным войском и надеется лично поблагодарить сенаторов.
Десять тысяч воинов? Услышав это, даже аристократам не захотелось унижать покорителя Испании, и консулы получили указание принять единогласное решение о присуждении Помпею триумфа в полном объеме.
На следующее утро, одевшись с большим тщанием, нежели обычно, Цицерон стал советоваться с Квинтом и Луцием относительно того, какую линию поведения ему стоит выбрать в переговорах с Помпеем. Сошлись они на том, что вести себя следует напористо и даже самоуверенно. В следующем году Цицерону должно было исполниться тридцать шесть лет – вполне подходящий возраст для того, чтобы претендовать на пост одного из четырех эдилов, которых ежегодно избирали в Риме. Эта должность предоставляла широкие возможности заручиться политической поддержкой, поскольку в функции эдила входило поддержание в надлежащем виде общественных зданий, общественного порядка, организация различных празднований и выдача торговых лицензий. Вот чего попросит Цицерон у Помпея – поддержки его кандидатуры на выборах эдила.
– Я уверен, что заслужил это, – сказал Цицерон.
Решение было принято, и мы присоединились к толпам людей, направлявшимся к Марсову полю, где, по слухам, Помпей собирался остановить свои легионы. (Между прочим, в те времена считалось незаконным, чтобы лицо, облеченное военным империем, входило со своим войском в пределы померия – сакральной городской черты Рима. Поэтому, если Помпей и Красс хотели сохранить за собой командование своими войсками, они, по идее, должны были плести свои интриги друг против друга, оставаясь за пределами городских стен.) Всем хотелось собственными глазами увидеть великого человека, поскольку Римский Александр, как называли Помпея его почитатели, отсутствовал почти семь лет, находясь в нескончаемых военных походах. Одни хотели увидеть, насколько он изменился, другие, в число которых входил и я, до этого вообще ни разу не видели его. Цицерон слышал от Паликана, что Помпей хочет разместить свою штаб-квартиру в Вилла Публика, правительственной резиденции для особо почетных гостей и расположенной рядом с местами для голосования, и именно туда мы сейчас и направлялись – Цицерон, Квинт, Луций и я.
По всему периметру Вилла Публика стоял двойной кордон из солдат. Пробившись сквозь плотную толпу и добравшись до стены, мы узнали, что внутрь пускают только по специальным приглашениям. Цицерон был глубоко оскорблен тем, что никто из охранников даже не слышал его имени, но на наше счастье в этот момент мимо ворот проходил Паликан, и он попросил своего зятя, командира легиона Габиния, поручиться за нас. Очутившись внутри, мы с удивлением увидели, что здесь уже находится чуть ли не половина официальных лиц Рима. Государственные мужи прохаживались в тени колоннад, негромко переговариваясь между собой.
– Ни дать ни взять – осы, натетевшие на мед, – заметил Цицерон.
– Помпей Великий прибыл ночью, – сообщил Паликан. – Сейчас он ведет переговоры с консулами.
После этого он обещал держать нас в курсе событий и удалился, всем своим видом демонстрируя собственную значимость, отпихнув в сторону караульных.
В течение нескольких следующих часов от Паликана не было ни слуху ни духу. Мы лишь видели гонцов, вбегавших в дом и выбегавших оттуда, сладострастно обоняли истекавшие оттуда запахи еды. Потом консулы ушли, но на смену им прибыли Катулл и старый Публий Сервилий Изаурик. Сенаторы, зная, что Цицерон является ярым сторонником Помпея и входит в его ближний круг, подходили к моему хозяину, пытаясь выяснить, что здесь происходит.
– Все в свое время, – отвечал им Цицерон, – все в свое время.
Сейчас я понимаю, что у него не было ответа на этот вопрос, поэтому, чтобы отвлечь от себя внимание, он попросил меня принести ему стул. Когда я вернулся, Цицерон прислонил стул спинкой к колонне, сел на него и закрыл глаза.
В середине дня, проложив себе с помощью солдат путь сквозь толпу зевак, прибыл Гортензий и был незамедлительно принят. Когда вскоре после этого на виллу проследовали три брата Метелла, стало ясно: Цицерона целенаправленно унижают.