Марш 30-го года

- Ну, чего вы здесь собрались? Что это вам - клуб? Я у вас не играю на станках в шахматы! 
Коммунары быстро скрываются и бросают недоконченную партию, но на меня никогда не обижаются. 
Их можно выдворить и гораздо более легким способом: 
- А ну, товарищи, вычищайтесь! 
- Вычищаемся, Антон Семенович! 
Но ровно через пятнадцать минут я отрываюсь от работы и вижу: другие уже набились в кабинет, опять - шахматы, опять - чтение, опять - споры... 
Бывают дни, когда я забываю о том, что они мне мешают. За десять лет моей работы я так привык к этому гаму#20, как привыкают люди, долго живущие у моря, к постоянному шуму волны. И поздно вечером, когда я остаюсь в кабинете один, в непривычно молчаливой обстановке работа у меня не спорится. Я нарочно иду в спальню или в лагери и отдыхаю в последних плесках ребячьего говора. 
Но иногда от переутомления делаешься более нервным; тогда я дохожу даже до жалоб общему собранию: 
- Это же ни на что не похоже! Как будто у меня в кабинете нет работы. Каждый заходит, когда ему вздумается, без всякого дела, разговаривает с товарищем, перебирает мои бумаги на столе, усаживается за машинку. 
Все возмущены таким поведением коммунаров и наседают на ССК: 
- А ты куда смотришь? Что, ты не знаешь, что нужно делать? 
Два-три дня в кабинете непривычная тишина. Но уже на третий день появляется первая ласточка. Оглядываюсь - под самой моей рукой сидит маленький шустрый Скребнев и читает мой доклад Правлению о необходимости приобретения хорошего кабинета учебных пособий. Его локоть лежит на папке, которую мне нужно взять. 
- Товарищ, потрудитесь поднять локоть, мне нужна эта папка, - говорю я с улыбкой. 
Он виновато краснеет и быстро отдергивает локоть: 
- Простите. 
Я беру папку, а он усаживается в кресле поуютнее, забрасывает ногу на ногу и отдается чтению важного доклада. В дверь просовывается чей-то нос. Его обладатель, конечно, сразу догадаывается, что эпоха неприкосновенности кабинета пришла к концу. Он орет во всю глотку: 
- Антон Семенович! Вы знаете, что сегодня случилось в совхозе? 
Так как я занят, то он начинает рассказывать последние новости Скребневу и еще двум-трем коммунарам, уже проникшим в кабинет. 
При всей бесцеремонности по отношению к моему кабинету коммунары прямо не могут перенести, если так же бесцеремонно в кабинет заходят новенькие. Тогда со всех сторон раздается крик: 
- Чего ты здесь околачиваешься? Тебя просили сюда? 
Новенький в панике скрывается, а коммунары говорят мне: 
- Ох, этот же Тумаков и нахальный! Смотрите, он уже здесь, как дома. 
Все поддерживают: 
- Это верно. Сегодня я ему говорю: "Чего ты стены подпираешь?" А он: "А тебе какое дело!" 
- В столовой разлил суп, я говорю ему: "Это тебе не дома. Аккуратнее", - так он спрашивает: "А ты что - легавый?" 
Ребята хохочут. 
Но через месяц, когда все раскусят новенького до конца, приучат не подпирать стены, не разливать суп и окончательно, раз навсегда забыть о том, что есть на свете "легавые", его присутствие в кабинете никого не удивит. 
Коммунары, очеивдно, считают кабинет своим центром, считают, что каждый настоящий коммунар вправе в нем присутствовать, но что для этого все-таки нужно сделаться настоящим коммунаром. 
Когда в нашу кабинетную толпу входит посторонний человек с явно деловыми намерениями, ему вежливо дают дорогу, еще вежливее предлагают стул, каким-то особым способом уменьшают толпу в кабинете на три четверти нормальной, и тихонько слушают, если интересно. А неинтересно, все гуртом "вычищаются" в коридор. 
СОВЕТ КОМАНДИРОВ 
В кабинете собирается и совет командиров. Очередные заседания совета бывают в девятый день декады, в половине шестого, после первого ужина. Обыкновенно об этом совете обьявляется в приказе, и коммунары заранее подают секретарю совета заявления: о переводе из отряда в отряд, о разршении курить, о неправильных расценках, об отпуске, о выдаче разрешения на лечение зубов и пр. 
Гораздо чаще совет командиров собирается в срочном порядке. Бывают такие вопросы в жизни коммуны, разрешение которых невозможно откладывать на десять дней. 
Собрать совет командиров очень легко, нужно только сказать дежурному по коммуне: 
- Будь лобр, прикажи трубить сбор командиров. 
Через четверть минуты раздается короткий сигнал. Я не помню случая, чтобы между сигналом и открытием заседания прошло больше трех минут. 
Мы стараемся созывать совет командиров внерабочее время, чтобы не раздражать Соломона Борисовича. Да и ребята не любят отрываться от работы. 
По сигналу в кабинет набивается народу видимо-невидимо. Командиры приводят с собой влиятельных членов отряда, бывших командиров и старших комсомольцев, чтобы потом не пришлось "отдуваться" в отряде. Приходят и все любители коммунарской общественности, а таких в коммуне большинство. 
У нас давно привыкли на командира смотреть как на уполномоченного отряда, и поэтому никто не придирается, если вместо командира явился какой-нибудь другой коммунар из отряда. 
Заседание начинается быстрой перекличкой. 
- Первый. 
- Есть. 
- Второй. 
- Есть. 
- Третий. 
- Есть... 
И так далее. 
- Обьявляю заседание совета коммунаров открытым, - заявляет ССК. - У нас такое экстренное дело. Пришло приглашение окружного отдела МОПРа провести с ними экскурсию в чугуевский лагерь. Условия предлагают такие... 
Начинается самое подробное рассмотрение всех условий, предложенных МОПРом. Коммунары - все члены МОПРа и все гордятся своими мопровскими книжками, но это не мешает им с хозяйской недоверчивостью обсуждать каждую деталь предложения. 
Черномазый Похожай - добродушный и умный командир девятого отряда новеньких, уже комсомолец и общий любимец, хоть ему еще и пятнадцати не стукнуло, сверкает глазами и басит: 
- Знаем, чего это они к нам с приглашением. Наверное, у них оркестра нет. Вот они и просят: давайте ваших семьдесят коммунаров. А мое предложение такое: что нам делить коммуну? Если ехать, так всем ехать, а не ехать - так никому не ехать. 
На полу под вешалкой сидит Ленька Алексюк из десятого отряда, политбеженец из Галиции, самый младший и смешливый коммунар. Его командир Мизяк долго соображает что-то пго поводу предложения Похожая, а Ленька уже сообразил: 
- Ишь, хитрые какие! Семьдесят человек... А если и мы хотим ехать? 
Ленька - человек опытный и знает, что если дойдет дело до выбора, то ему скажут: "Успеешь еще, посиди в коммуне, заснешь там ночью..." 
Командир третьего Васька Агеев о чем-то шепчется с непременным своим спутником Шведом, и я слышу обрывки разговора: 
- Ну, так что? 
- В копейку влетит, если все... 
Берет слово Волчок, помощник командира первого. Волчка Фомичев почти всегда посылает в совет в трудных случаях. 
- Да что тут говорить? Конечно, всем ехать... 
Васька, секретарь, обращается ко мне: 
- А как у нас с деньгами? 
- Слабо, - говорю я. 
Васька оживляется. 
- Ну, так что ж тут говорить! Значит, предложение будет такое, как тут высказывались: едет сто пятьдесят коммунаров, проезд на "их" счет, и чтобы обед в Чугуеве. Голосую... 
В таких случаях решение бывает единогласным. 
Но иногда разгораются страсти, в прениях принимают участие и гости и даже вся толпа не успевших занять стулья или присесть на полу. Тогда Васька "парится" и кричит: 
- А ты чего голосуешь? Ты командир? 
- Наш командир в городе, я - за него. 
- Ты за него, а почему голосует Колька? 
- А это он за компанию. 
- Голосуют только командиры! - разрывается секретарь, и Ленька Алексюк опускает руку. Он всегда голосует, хотя его руку давно уже привыкли не замечать под вешалкой. 
В особенности часто разделяются голоса в тех случаях, когда затрагиваются вкусы. Недавно решали, что покупать на лето - фуражки или тюбетейки. Народ поменьше стоял за тюбетейки, старшие настаивали на фуражках; вышло поровну. В таком случае дает перевес голос председателя. И Васька начинает важничать: долго думает, морщит лоб и отмахивается от недовольных комсомольцев, которым тюбетейка почему-то кажется несимпатичной.