Елки-моталки
- Тут сырьевая база двух леспромхозов. - Гуцких взглянул на толстые стволы сосен и елей, на поднебесные их вершины.
- Чего же они сами не тушат? - спросил Родион.
- Плачутся - людей нет. Может, все-таки подброшу оттуда.
- Ты мне, Платоныч, моих ребят скорей.
- Сегодня они должны подъехать. Как появятся - сразу. А если не отобьем эти леса, закрывать тут заготовки придется.
- Отобьем, - успокоил Родион. - Еще не бывало, чтобы не отбили.
- Ну, я поплетусь. - Гуцких протянул руку.
- Чайку не попьешь, Платоныч?
- Нет, полечу. До завтра!
- Я провожу. А ты, Пина, давай обед налаживай. Картошку тебе сейчас доставим.
- Есть обед! - козырнула Пина.
Родион и Гуцких пошли к площадке, прислушиваясь, как кричит за кустами Бирюзов:
- А ну, кто поздоровше, бери этот мешок! Палатку кинь - потом поставим. Лопаты, лопаты тащите, мужики! И топоры. Мы сейчас займемся с вами до обеда, чтоб аппетиту прибыло. Тут ведь минуты решают! А то ветер подгонит огонь, шашлыков из нас понаделает - и вся любовь! Быстрей, мужики!
- Забегали! - обернулся Гуцких.
- У него кто хочешь забегает, - отозвался Родион. - Агитатор!
- Старшой из него получится, - сказал Гуцких. - Только б грамотешки еще ему да выдержки побольше... А ты что задумался, Родион?
- Сгорит это все, - Родион широко повел рукой. - Какой лес! Жалко...
- Конечно, жалко...
- Читал я в книге, Платоныч, все товары на земле дешевеют. И руды, и само золото. Один только лес дорожает.
- Верно.
- Год от года! По всему миру!.. Один лес! А мы, значит, коренное это народное богатство - в дым?
- Не говори...
- Ну ладно, Платоныч, пока!
Отбойной волной вертолет положил на площадке траву, нагнул молодняк, обеспокоил вершины деревьев, поднялся круто и ушел в сторону пожара; треск его скоро помягчел, затих в вышине и дали. Родион не стал дожидаться, когда он растает совсем, двинулся напрямик туда, где уже вступили топоры. Тайга была не молодая, но и в силу пока не вошла. Лес только начал смыкаться поверху, а уж кое-какие деревца теряли кору и хвою, прибаливали у земли, чахли, засоряли все под пологом, изготовившись уже гибелью своей помочь лесу набрать ту мощь, что определена ему природой.
Как раз в этом-то замшелом подлеске и жил огонь, которым держался пожар. Беда еще, что долгими здешними зимами снежные подушки нагружали, калечили молодняк, и некоторые деревца, согнутые еще в раннем детстве, так и не распрямились - стволики вышли слабосильными и льнули к земле. Весь этот нижний ярус леса сжирало огнем. Хорошо хоть, трава уже зеленая пробила, упутала старую, сухую и ломкую, а то бы тут не прошуровать. Надо скорей чистить полосу для взрывчатки.
- Куда? Куда ты швыряешь? - услышал Родион надсадный голос Бирюзова. Срубил - в сторону пожара кидай, понял? Да под корень ее руби, под корень, она у тебя пружинить не будет. Гляди - укоротишь руку! Эх, японский городовой, пропаду я тут с вами! Ты что, сроду топора в руках не держал? А как же ты жил?
Родион вышел из-за кустов. Евксентьевский двумя руками, по-бабьи держал топор.
- Ну-к, я разомнусь. - Родион скинул куртку. - Посторонись-ка!
- Эй, сюда! - закричал Бирюзов на весь лес. - Все с топорами - сюда! Живо!
Родион, не торопясь, отстегнул пряжку чехла, достал топор, и он у него заиграл на солнце. Ну! Шагнул вперед, занес топор высоко за голову, а левую руку, ту самую, на которой не было указательного, пустил вперед и в сторону, изготовился. Впереди рос мелкий ельник, редкие березки и осинки, какой-то кустарник плелся. Все это надо было убрать, просечь полосой. Родион пошел. Топор заблестел, зазвенел, описывая кривые круги и для своей секундной работы почти не задерживаясь у земли, где мелькала под лезвием беспалая Родионова рука, что жила будто бы своим отдельным движением, прибирая и отшвыривая в сторону все отсеченное от корней. Славно!
- Комбайн, - проговорил кто-то из рабочих, а Гришка Колотилин, ступая, как на привязи, следом, молча ловил глазами топор Родиона и легонько отталкивал Саньку, который тоже ступал по просеке, любовно оглядывал бугристую спину друга, бритый его затылок, ноги в крепких сапогах и поборматывал: "Во так вот! Во так вот!" (Ах, славно! Санька-то понимает, а эти пусть поглядят, пусть. И, между прочим, интересно, что в разной работе находишь разное. Когда делал топорище, вроде тихой радости что-то было, а тут захмелел ровно, и сила идет, и руки друг с другом будто переговариваются, и ноги - словно бы на пружинах. Вот эту рябину еще убрать. Квелая, наподобие капустной кочерыжки...)
- Так и руку недолго, - услышал он брюзгливый голос Евксентьевского.
- Она у него дело знает, - возразил Бирюзов.
- Палец-то он отхватил.
- Это дело совсем другое. - Родион приостановился и тут же вскрикнул: Ты это чего, паря!
Гришка Колотилин вырвал у Гуляева топор, завертел перед глазами и будто забыл про все. Он пробовал ногтем жало, примерял топорище к ноге и плечам, прицеливался им в солнце. Родион понял, но повторил на всякий случай:
- Ты чего?
- Кто делал? - спросил Гришка.
- А что?
- Кто этот "звонарик" делал?
- Да зачем тебе? - улыбнулся Родион.
- Признаю. Скрипочка!
Санька уже скомандовал по местам, и рабочие пошли, но Гришка все оглядывался из-за плеча, а Родион смотрел на парня и смеялся.
- А вам надо другое дело дать, - обернулся он к Евксентьевскому, когда рабочие ушли.
- Я тоже хотел бы новую работу, - сникшим голосом попросил Евксентьевский.
- Может, ямки копать?
- Ро-дя! - предостерег Санька.
- Ладно, ладно тебе, Саня, - примирительно сказал Родион.
- Ну хорошо - я подчиняюсь... Давай-ка ты! - Бирюзов потянул Евксентьевского за рукав, и они пошли к вертолетной площадке. - Тебя как звать-то? Виталий? Слушай, Виталь, я б тебя заставил делать то, что сейчас надо. Из-за Гуляева согласился, он у нас шибко добрый. А копать, учти, тоже не мед, тут легких работ нет.
Солнце еще подымалось и подходило, верно, к полуденной точке. Родион косил и косил мелколесье, дорубился до полянки, перешел ее медленно, враскачку, повел полосу дальше. Он рушил трухлявые пни, разбирал завалы из гнилых колод и все, что могло гореть, бросал и сдвигал с полосы туда, к огню, который медленно и неостановимо шел сюда. И правда, надо было спешить, - должно быть, километра полтора, не больше, осталось огню, и, чтоб за двое суток управиться, придется тут поворочать. Да не как-нибудь, а как надо. Славно, что колени совсем в порядке. Если бы им заболеть, то уже дали бы знать. А этот, ботало-то, совсем присмирел у Саньки...
Родион распрямился, лизнул губы, закричал на весь лес:
- Пин-а-а-а!
- А-а-а-а! - донеслось будто из глубокого колодца.
- Пи-и-ить! Принеси воды-ы!
Когда Пина шла со жбаном по просеке, ее перехватил Евксентьевский. Он один копался на полосе и, увидев девушку, заулыбался любезно.
- Можно? - спросил он, бросив лопату.
- Пожалуйста. - Она отвела взгляд, потому что он не спускал с нее настойчивых глаз. И когда пил, тоже. Лил воду мимо рта, ловил струю губами, и видно было, что пить ему не особенно хочется, а хочется смотреть на нее вот так.
- Будет лить-то! - не очень вежливо сказала Пина и потянула у него жбан.
- Не надо со мной так строго, - попросил он и вроде бы смутился. - Вы, может быть, одна тут поймете меня...
Пина пожала плечами, пошла по вырубке. Вот он. Рубит сильно, с большого кругового замаха. Спина у него вся мокрая. При такой работе и комару некуда подступиться. А рука шурует под быстрым топором, копошится там, в траве, и Пина даже ойкнула, когда блескучее лезвие чуть ли не меж пальцев Родиона мягко ушло в стволик молодой елочки.
- А, это ты! - обернулся он. - Давай.
Родион пил большими глотками, запрокинув голову. Крупное тело его дышало теплом.
- Подходящая водица, хоть и бочажная, - сказал он, тряхнув пустым жбаном.