Над уровнем моря

Конечно, если б я сам прибыл в район да зашел куда следует, живо бы зашевелились, но мне надо было сюда ехать, на место. Какие все же формалисты! Как бы там ни было, преступник-то на территории этого района! Кто его должен арестовывать? Позвонил я прокурору, но его не было, вызвали в Барнул. А тут такая связь, что нервы другой раз не выдерживают. Бросил я это безнадежное дело, послал радиограмму в Беле, чтобы все наличие людей немедленно уходило в тайгу, на поиски. Кроме того, заказал вертолет и попросил обком партии, чтоб помогли его скорей выбить. Сам сел на катер и поплыл. Какого это числа было? Да, девятого, в четверг. 
Шестьдесят километров, далеко ли. Прибыл. Мои все в поисках, а этот Жамин тут. Убежать ему некуда, хотя он поначалу и рвался в тайгу. И зря удерживали - он сразу бы свою вину обнаружил. Смотрю на него и опять думаю: зверь! Глаза едят просто, и рожа вся зачернела под черной щетиной. Брови рассечены, глаз один заплыл, а под ним желтое пятно. Очень может быть, что они там, в тайге-то, из-за пустяка поссорились, а все эти "бывшие" свирепеют моментально и не помнят себя. И тут еще одна подробность - у причала шепнули мне, будто у Жамина отобрали нож, посмотрели под лупой и заметили кровь. Короче говоря, дело темное, даже очень. 
Что ж, милиции нет, но порядок-то должен быть. Собрал я кой-кого из здешних и сразу снимаю допрос. Он сидит на земле, на меня не смотрит, все на озеро да на горы, только иногда как глянет в глаза - ну, думаю, не хотел бы я с тобой в тайге вдвоем остаться, без свидетелей. 
- Расскажи, как было дело, - говорю я, покончив с обязательными формальными вопросами, но подозрение закралось сразу, потому что он начал что-то крутить с фамилией - будто он и не Жамин. - Рассказывайте по порядку! 
- Да что рассказывать-то? - отвечает. - Я думал, он давно здесь. 
- Вы подрались там? 
- Вот еще! 
- А почему же лицо у тебя побито? А? Почему? 
- Почему, почему!.. 
- Ну? - не отстаю я. 
- Ночью лез по круче и ободрался. Чувствую - врет. Царапины были бы, а у него кровоподтеки, и глаз заплыл. Про глаз он сказал, что клещ в тайге 
впился, но я сразу понял, что он крутит. Нет, надо его щупать разными вопросами. 
- Вы зачем шли? 
- Жиры и сухари кончились. Из консервов одна сгущенка осталась, и то не хватит. 
- А работы там еще много? 
- Начальник говорил, что на неделю, самое большее - на десять дней. 
- Так. Но ты не ответил на вопрос. Ты-то лично почему ушел из партии? 
- Расчет брать. 
- Раньше срока? 
- Ну да. 
И тут я понял, что начинаю ловить его. Какой-нибудь вопрос все равно должен был его раскрыть, а как же иначе? Смотрите - он же не мог брать у меня расчет, если наряды не закрыты, а все они в партии. Без денег этот народ не уходит. И паспорт его был передан Симагину, а куда он без паспорта? Я решил постепенно вести допрос. Спрашиваю: 
- Как же ты без расчета ушел? 
- Инженер нес ведомость. 
- Может, ты даже знаешь, сколько тебе причитается? 
- Вез вычетов двести десять рублей с копейками. 
- За месяц? 
- А вкалывали-то мы как? 
- Это еще надо проверить... Ладно, говори, где Легостаев? 
- А я знаю? Кричал, кричал - там река шумит... 
- Какая река? 
- Кыга, не Кыга... 
- Почему не Кыга? 
- А я знаю? 
- Ну хватит, Жамин, - решил я поближе к делу. - Давай-ка паспорта. 
- Какие паспорта? 
- Твой и Легостаева. 
- У меня их нет. 
- Где же они? 
- У него... И журналы таксации у него. Брось, товарищ Сонец, надо искать идти, а вы тут второй день меня держите. Это он меня так назвал: "Сонец". Ишь ты, товарища нашел! 
- Гражданин Жамин, - сказал тогда я. - Мне одно не
ясно - зачем ты решил взять досрочный расчет. А? Молчишь? Почему раньше срока от артели ушел? 
Он смотрел по сторонам, и видно было, что ему все на свете противно. 
- Вы поняли мою мысль? 
Он молчит. И тут я решил прямо спросить его насчет ножа. Подошел к нему, руки на плечи положил и гляжу в глаза. А все остальные смотрят на нас. 
- А про финку, - говорю я, - ты забыл? 
- А что? - вроде растерялся он. - Ваши ее отобрали. 
- Знаешь ли ты, что на ней следы крови остались? Тут он вскочил, опять посмотрел на всех своими бешеными глазами, на меня тоже, и сел. 
- Под срок подводите? 
- Сознаешься? - в упор спросил я его. И тут он меня матом. Длинно и заковыристо, а сам чуть не плачет. 
- Тихо, тихо, - говорю я ему. - За все ответишь. Иди гуляй пока... 
Он пошел через огород к чуму, а я стал думать. Все выходило хуже некуда. Тут еще деловые соображения нельзя было откидывать. Беда с Легостаевым - большая беда, но если пропадут журналы таксации - значит всю работу в долине придется повторять. В этом году уже не успеть и, кроме того, грозит огромный перерасход денег на перетаксацию. Вообще-то с Симагиным и так назревала проблема - все партии уже работу закончили, начали выбираться из тайги, а эта, самая дальняя и важная, затянула сроки; и у меня все время болит душа, что они там не так посчитают размер пользования, и подрежут под корень экспедицию. 
И мне грозят серьезные осложнения перед пенсией. Даже боюсь думать о моих детях. Я всю жизнь делал для них все, что мог, и случись сейчас что-нибудь со мной, как это скажется на их судьбах? Дороже детей нет ничего на свете, хотя у меня и есть к ним отцовские претензии. 
Вторая моя дочь закончила девятый класс. Учится она неровно - то пятерки, то двойки. Бывает, что ведет себя плохо на уроках, о чем говорят записи в дневнике. Эта дочь пяти лет заболела костным туберкулезом позвоночника, четыре года прележала в санатории, а потом ходила в корсете. Дома ей уделяли основное внимание, позволяли делать все, что разре 
шали врачи, баловали сластями и ничем не загружали по дому. Видимо, это все вошло в ее характер. И хотя она уже взрослая, но продолжает поступать так, как хочет. Заставить ее сделать что-нибудь по хозяйству - целое событие, хотя я предлагаю ей только подмести полы, стереть пыль или помыть посуду. 
Свой дальнейший путь еще не определила. На мои указания о плохом поведении в школе или дома отвечает вызывающе, а с матерью разговаривает так, что не поймешь, кто кого отчитывает. Окончила курсы кройки-шитья и переделывает свои платья так стильно, что стыдно за нее становится, и хочет остричь волосы, чтобы сделать хвост. За любой поступок мы дочь никогда не наказывали, а она этим пользуется. И хотя на ее лечение и воспитание мы затратили много средств, энергии, слез, она этого не ценит.