Гражданин преисподней
— Все от воспитания зависит. Вы, Феодосия Ивановна, тоже, говорят, не от правоверных родителей произошли.
— Было дело. Хлебнула в юности мирского яда. Вот даже следок на всю жизнь остался. — Она задрала подол своей просторной поневы и продемонстрировала необъятную белую ляжку, украшенную потускневшей татуировкой в виде изящного цветка. — Да только вовремя одумалась и приняла истинную веру.
— И я ведь про то же самое. — Кузьма погладил татуировку, а заодно попытался запустить руку и между ляжек Феодосьи. — Истинная вера даже зверя смиряет…
— Ты лапы-то не распускай. — Она одернула поневу. — Это я тебе только для примера показала. В знак доверия как бы… А почет мы тебе окажем. Размножайся… Не все же нам здесь в заточении пребывать. Авось и выберемся когда-нибудь в Божий мир. Вот твой наследничек и пригодится. Поводырем пойдет впереди всех.
— Да и я в стороне не останусь! — горячо заверил ее Кузьма. — Вы только укажите, в какой стороне от Божий мир находится.
— Покуда он в сердце нашем находится. — Феодосия возложила двуперстие себе на грудь. — А в нужное время знамение свыше поступит.
— Хранилище надежное, ничего не скажешь. — Кузьма, воспользовавшись удобным моментом, не преминул взвесить ее бюст на ладони.
— Тебе бы все охальничать. — Она легонько толкнула его локтем. — Отстань. Не мешай думать. Я сейчас прикинуть должна, какую бабу тебе сподручней обрюхатить.
— А что же вы сами, Феодосья Ивановна? Брезгуете мною?
— Отгуляла я уже свое. Трех парней и пятерых девок родила. Да еще каких! Хватит. И так меня покойный игумен кобылицей называл. Ты, Кузьма, кстати, не знаешь, что это за тварь такая — кобылица? Может, химера какая-нибудь?
— А почему вы меня про это спрашиваете?
— Ты же бываешь везде. Весь подземный мир прошел. — Слова «Шеол» светляки принципиально избегали. — С разными людьми знался. Поговаривают, даже с химерами общаешься.
— Это уж сказки! А кобылицей, как я полагаю, называли самку коня. Были когда-то такие животные. Вы-то ведь еще застали прежнюю жизнь. Должны коней помнить.
— Нет, — покачала головой Феодосья. — Кошку помню. Птичку помню. В клетке у нас жила. А коней не помню… Чем же таким эти кобылицы прославились?
— Плодовитостью. Любострастием. Еще круп имели весьма гладкий и обширный. — Кузьма запустил руку под поневу и погладил задницу Феодосьи, хоть и пышную, но со временем приобретшую форму скорее квадратную, чем округлую.
— Почеши, почеши, — благосклонно кивнула она. — У меня там намедни чирей вскочил. Жирного, должно быть, перекушала… Ох, хорошо! Сразу в голове просветлело. Сведу я тебя, пожалуй, с…
— С Фотиньей! — подсказал Кузьма, не забывший совет изгнанника. — Сестренкой Меланьи Тихой. Очень уж она мне в прошлый раз по вкусу пришлась.
— Не паясничай! Истлела давно твоя Меланья. А Фотинья сейчас не в том сроке, чтобы зачать. Сегодня у вас наследничка не получится.
— Сегодня не получится, мы назавтра продолжим. Стараться будем, — заверил ее Кузьма. — Очень прошу вас, Феодосья Ивановна. Вот подарочек от меня примите.
Он сунул постельной свахе браслет, который не так давно снял со скелета, подвернувшегося ему во Вдовьей пещере.
— Серебро… — Феодосья поднесла браслет поближе к огню. — Маловат мне, правда… Да ладно, сгодится. Дорог не подарок, а уважение. Ты мне сзади левую половинку еще почеши… Да не так, а с душой!
— Завсегда готов услужить. — Кузьма энергично заскреб пятерней по седалищу Феодосьи. — Хоть левую, хоть правую. Хоть сзади, хоть спереди.
— Грабли у тебя еще слабые, чтобы меня спереди чесать. Тут особый искусник нужен… — Она встала и ладонями разгладила свои одежды. — Ладно, пойду… Ты здесь пока будешь обитать?
— Наверное.
— Тогда ожидай. Скоро придет твоя Фотинья.
Девица явилась даже раньше, чем это предполагал Кузьма, привыкший к нерасторопности светляков. Поскольку она несла перед собой все постельные принадлежности, включая перину, лица ее Кузьма сразу не разглядел.
В ответ на его приветствие девица что-то невнятно буркнула и, проследовав в дальний угол, завешанный иконами, занялась приготовлением брачного ложа.
Насколько позволял рассмотреть тусклый свет плошки, со спины она была очень даже ничего, хотя объемом уступала Феодосье раза в два.
— Тебя Фотиньей зовут? — на всякий случай уточнил Кузьма.
— Какая разница! — буркнула девица, взбивая подушку.
— Как — какая? — удивился Кузьма. — Надо же к тебе как-то обращаться. Вдруг мне понадобится что-то… Или в разговоре…
— То, что тебе понадобится, ты и так получишь. А разговаривать мне с тобой никакой охоты нет. —Закончив хлопоты с постелью, девица принялась расплетать косу.
— А чего ты злая такая?
— Будешь тут злой… Не мой нынче черед, понимаешь? Я отдохнуть от вас хотела! А тут тебя бес принес! Больно много мне радости от вашей любви. Спать не дашь, да еще измочалишь, как тряпку.
— Такая твоя бабья доля.
— Не доля это, а мука бесконечная! Свинью к хряку и то раз в году водят. А меня с тех пор, как титьки выросли, почитай, через ночь треплют.
— Понесешь — вот и оставят тебя в покое.
— Как же! И на брюхатых есть свои любители. И на малолеток сопливых. И даже на старух. У нас ведь на одну бабу десять мужиков приходится. Да еще со стороны некоторые вроде тебя наведываются. Попробуй услужи всем. Я ведь молчать собиралась… Так нет, завел ты меня! — Девица стащила с себя кофту, под которой, по обычаям светляков, было поддето еще три-четыре точно таких же.
— Десять на одну… Вам еще повезло, — усмехнулся Кузьма. — У метростроевцев, говорят, сто на одну. И ничего, не жалуются.
— Правильно. У них мужики с мужиками живут. Греха не боятся… Слушай, давай ложиться. Мне завтра на молебен спозаранку вставать да еще свиней надо успеть покормить.
— Разве я против, — охотно согласился Кузьма.
— Светильник сначала погаси. Не собираюсь я перед тобой нагишом выпендриваться.
— Сей момент.
Кузьма пальцем погасил фитиль. Свет он любил как редкое и экзотическое удовольствие, но все важные дела предпочитал обделывать в темноте.