Дисбат

Технические детали этой операции точно так же, как и проблема возвращения пассажира на авиалайнер, бармена, похоже, не интересовали.
– Нет, я уж лучше подожду, – вздохнул Синяков. – Через два часа приземлимся…
– Вот и будете страдать все эти два часа, – пожал плечами бармен. – А опрокинете рюмашку, сразу повеселеете. Два часа единым мигом покажутся.
В его словах было столько здравого смысла, что Синяков немедленно заказал себе двести грамм.
Повеселело сразу. Гораздо быстрее, чем на уровне моря. Наверное, недостаток давления сказывался. Теперь все выглядело для Синякова в другом свете – цены казались вполне приемлемыми, бармен был просто душкой, а стюардессу хотелось расцеловать. Даже багроволицый субъект, продолжавший дрыхнуть возле иллюминатора, уже больше не раздражал его.
– Хорошо здесь у вас, – сказал он, оглядываясь по сторонам. – Вот бы сюда на работу устроиться.
– Куда – сюда? – уточнил бармен.
– Ну вообще… сюда. – Синяков сделал неопределенный жест в сторону заставленного бутылками буфета. – Как вы думаете, меня возьмут?
– Я штурман дальней бомбардировочной авиации, – вдруг напыжился бармен. – Налетал пять тысяч часов. И то еле взяли. Столько пришлось чужому дяде на лапу выложить, что кое-кто и за всю жизнь не заработает. – Он неодобрительно покосился на солдатские чеботы Синякова. – Будете еще заказывать?
– Хватит пока! – огрызнулся Синяков, но, вернувшись на прежнее место, пожалел о своей горячности.
Стюардессы только что начали разносить по салону закусон – завернутые в целлофан аккуратненькие подносики, на которых чего только не было, начиная от икры и кончая медом. Правда, все порции были крохотными, словно рассчитанными на дистрофиков.
Причина этого стала ясна, когда Синяков разглядел на подносе штамп «Сделано на Тайване». Стало обидно, но не за державу, конечно, а за то, что «Аэрофлот» заказывает бортовое питание у недомерков-чанкайшистов, а не, к примеру, у фрицев, понимающих толк в обильной и калорийной жрачке.
Немного утешало лишь то обстоятельство, что отдельно к завтраку полагалось еще и питье – баночное пиво или консервированный сок на выбор.
Синяков, естественно, выбрал пиво.
После «Будвейзера» его окончательно разморило, но сон на высоте десяти тысяч метров был спокойным, без кошмаров, чему, наверное, способствовала близость к ангельскому собранию.
Проснулся Синяков уже после того, как идущий на снижение самолет вошел в слои облаков. Серая мгла за иллюминаторами время от времени окрашивалась в зловещий багровый цвет, и он не сразу догадался, что это отсвет аэронавигационных огней. Крыло покрылось каплями влаги. Закрылки, элероны и щитки продолжали свою загадочную работу, но это уже перестало интересовать Синякова.
Невольно он прислушался к разговору двух мужчин, сидевших впереди (раньше Синяков их в этом салоне не видел, наверное, они наведались сюда в поисках бара).
Впрочем, это был не разговор, а скорее спор.
– Да говорю же я тебе, что этого никто не понимает! – Один из спорщиков, хоть и быстрый на язык, но шепелявый, уже, похоже, терял терпение. – Москвичи приезжали, и те руками разводят. Отказывает электроника, и все… А главное, на всех высотах. Как будто бы буря на солнце разыгралась. Скоро сюда вообще перестанут летать. Кому зря рисковать охота… – У него получалось «жря ришковать».
– И д-давно это началось? – слегка заикаясь, осведомился другой.
– С год где-то…
– Может, к-какое-нибудь секретное изобретение ис-пытывают? П-помнишь, раньше все про электромагнитное оружие б-болтали?
– То раньше! – возмутился шепелявый. – Не те времена. Да и зачем оружие в черте города испытывать? Что они, круглые идиоты!
– Да, з-загадка природы… Ладно, п-помолчим. Вон п-подстилка пилотская идет. Сейчас все уз-знаем.
Действительно, в проходе появилась стюардесса с милым кукольным личиком, но совершенная плоскодонка. Натянуто улыбаясь, она сообщила, что по техническим причинам аэропорт номер один не принимает и посадка состоится в аэропорту номер два, отстоящем от города на пятьдесят километров. Пассажиры будут доставлены к месту назначения автобусным транспортом.
– Что я говорил! – злорадно воскликнул шепелявый.
– Тьфу! – в сердцах произнес заика.
– Извиняюсь, – обратился к ним Синяков. – Я что-то не понял… Мы где-то в стороне от города сядем?
– Само собой, – довольно грубо ответил шепелявый.
– Жаль, а я хотел сверху на него глянуть, – расстроился Синяков.
– З-зачем? – удивился заика. – В-вы что, Эйфелеву б-башню хотите увидеть? Или К-колизей? Знаете, как назвал этот город Б-бертольд Брехт? С-самый скучный г-город в мире.
При чем здесь Колизей, а тем более Бертольд Брехт, автор антифашистских пьес и стихов, Синяков так и не понял, но переспрашивать не стал, потому что самолет сильно тряхнуло, облака мигом унеслись куда-то вверх, и перед ним открылась огромная плоская земля со слегка наклоненным влево горизонтом.
Вся она была разлинована дорогами, лесозащитными посадками, линиями электропередач, мелиоративными канавами и видом своим напоминала пестрое лоскутное одеяло.
Смутные тени облаков лежали на этой земле, и, обгоняя их, неслась четкая, крестообразная тень самолета.
Аэровокзал, в котором они оказались, покинув самолет, выглядел чистеньким и ухоженным, хотя это была казенная чистота казармы, в которой всегда хватает рабочих рук на то, чтобы зубными щетками надраивать кафель в умывальнике.
Встречающих, провожающих и отбывающих было немного, и все они держались чинно, словно на похоронах дальнего малознакомого родственника. Бросалось в глаза полное отсутствие попрошаек, цыган, бродяг, среднеазиатских беженцев и бабок, торгующих разной мелочовкой, начиная от семечек и кончая водкой.
Зато стражей закона имелось более чем достаточно. Все они были вооружены и экипированы так, словно только что вышли из боя. Единственное, чего не хватало постовым, так это гранатометов.
По выражению строгих милицейских лиц Синяков сразу понял, что оступиться здесь ему не позволят.
На стоянке уже ожидал комфортабельный туристский автобус. Приятно удивленный таким сервисом, Синяков занял место на своем любимом заднем сиденье. Пассажиров взяли ровно столько, сколько полагалось по норме, и сразу тронулись, уступив место следующему автобусу, уже подруливавшему к стоянке.
При выезде из аэропорта Синяков обратил внимание на изящную металлическую конструкцию, на которой раньше, наверное, вывешивались портреты членов Политбюро. Поскольку времена застоя, тоталитаризма и деспотизма давно миновали, сейчас здесь красовались двенадцать одинаковых потретов одного и того же человека. От вождей минувшей эпохи он отличался гораздо более приемлемым возрастом, отсутствием золотых звезд, наличием пестрого галстука, а главное, лицом, каждая черточка которого выражала одно строго определенное чувство.
Лоб морщился в раздумье, глаза лучились добротой, рот был скорбно поджат, подбородок демонстрировал непреклонную волю, а впалые щеки – аскетизм. Форма носа говорила о мужской силе. Широкие скулы – о простонародном происхождении. Одни только уши ничего конкретного не выражали.
Синяков, вспомнивший, что уже видел это лицо, нередко мелькавшее на экране телевизора (правда, не на первом, а на втором плане), поинтересовался у соседа:
– Кто это?
– Воевода, – ответил тот голосом человека, страдающего зубной болью и потому не настроенного на продолжение беседы.
– Что еще за воевода? – не унимался Синяков. – Воевода должен войска водить.
– Если надо, то и поведет, – буркнул сосед. – А сейчас он другим делом занят… Это вы там у себя всяких мэров да префектов развели. Как будто простых русских слов не хватает. Раньше воеводы не только воевали, но и народом правили… По крайней мере порядок был…
– Если вы об этом помните, то, наверное, еще при царе Горохе родились, – позволил себе пошутить Синяков.