Дисбат

– А с билетами проблем не будет? – осторожно поинтересовался Синяков.
– Ну ты даешь! – От наивности квартиранта Стрекопытов даже осерчал немного. – Это надо же так от жизни отстать! Отпали все проблемы с билетами. И уже давно. Езжай куда хочешь и на чем хочешь. Недавно один таксист подряжался меня в Париж отвезти. И паспорт, говорит, международный есть и все нужные визы открыты. Только плати. Доллар за километр.
– Ну и дела… – пробормотал Синяков, осознавший наконец всю меру своего невежества. – И очередей, значит, уже нигде нет?
– А это смотря за чем. Чтобы тару сдать, еще как отстоишь. Или за бесплатным супом… А сложнее всего с похоронами. Тут и постоишь, и побегаешь. Катафалк на две недели вперед расписан, а в крематории очередь на семьдесят дней.
Последнюю фразу Стрекопытов сказал зря. Ночью Синякову приснился тревожный сон, грозивший нехорошими последствиями. Он как будто бы летел сквозь облака на самолете, который хотя и имел спереди пропеллер, а сзади хвост, но внешним видом напоминал огромный мрачный катафалк. Вместо кресел в его салоне были торчком расставлены гробы, в одном из которых нашлось место и для Синякова…
Приглашенные Стрекопытовым гости начали собираться спозаранку, когда нормальные люди еще провожают детей в школу или выслушивают от начальников первые указания. Однако публика, допущенная на проводы Синякова, никаких обязательств ни перед близкими, ни тем более перед работодателями не имела и вполне могла позволить себе лишний выходной. Сам виновник торжества даже подумал ненароком, что благодаря его отъезду ближайшие пункты приема стеклотары сегодня не выполнят дневной план, а статистики райотдела милиции (должны же там быть такие) отметят ничем не мотивированное уменьшение мелких краж.
Первой явилась «народная артистка» Клавка Метла и, отстукивая такт костылем, прямо с порога запела:
Я сегодня торопилась
И прокладку не сняла.
А клиент решил по пьянке,
Будто целкой я была!
При этом она еще и размахивала пышной березовой веткой, судя по реакции Стрекопытова, имевшей для грядущего пира какое-то немаловажное значение.
Немой рубщик мяса Леха Обрезок (представляясь, он всегда тыкал под нос незнакомому человеку кулак, на котором было вытатуировано его имя) принес кусок говядины, который тут же утащили жарить к соседям.
Собратьев Стрекопытова по ремеслу представляли самые влиятельные на свалке личности – Лаврентий Карабах, Ося Кентавр и Томка Селитра. Вклад последней в общее застолье состоял из мешка капустных листьев и нескольких банок давно просроченного майонеза.
– Сейчас салатик соорудим, пальчики оближете! – пообещала жизнерадостная Томка, курировавшая тот угол свалки, где сгружала свои отходы овощная база.
– Сама и жрать его будешь, – буркнул ее конкурент Ося, благосостояние которого зижделось в основном на макулатуре. – Я после прошлого твоего салата целую неделю дристал.
Синякову он преподнес персональный подарок – невзрачную книжку довоенного издания.
– Раритет, – произнес Ося многозначительно. – Главный труд жизни Андрея Януарьевича Вышинского, любимого сталинского прокурора. «Признание подсудимого как главный фактор доказательства его вины». Ничего звучит? Имеется дарственная надпись видному партийцу Уншлихту, кстати говоря, моему дальнему родственнику, которого этот самый Януарьевич впоследствии под вышку и подвел. Знающий человек за такую книжонку никаких денег не пожалеет.
Лаврентий Карабах дарить Синякову ничего не стал, а только позволил пожать свою коротковатую смуглую руку. Такой чести удостаивались очень немногие, зато удостоенные могли смело посещать самые подозрительные городские притоны, где авторитет Лаврентия, имевшего еще одну кличку – Гочкис, – был непререкаем.
Вскоре квартира наполнилась самой разношерстной публикой, покуда старавшейся держаться подчеркнуто сдержанно. Кто-то готовил холодные закуски, кто-то финкой вскрывал консервные банки, кто-то расставлял посуду – видавшие виды пластмассовые тарелки одноразового пользования, майонезные баночки и наскоро выструганные из березовой ветки двузубые вилки. Гостей было столько, что они разместились во всех комнатах, кроме туалета, естественно. Кто-то сидел на кроватях, кто-то на подоконниках, но основная масса – прямо на полу. Единственный табурет достался одноногой Клавке Метле.
Последним на правах свадебного генерала явился участковый Дрозд, мент новой формации, в перерывах между облавами занимавшийся гимнастикой цигун и имевший свою страничку в Интернете. Официально Дрозд находился в отгуле, что не помешало ему проверить документы у целого ряда присутствующих и разъяснить числившемуся в розыске Осе Кентавру все преимущества явки с повинной.
– Ага, скоро явлюсь, – пообещал Ося. – Только грыжу вырежу и зубы вставлю.
Это, по-видимому, была шутка, потому что некоторые заулыбались.
С собой Дрозд (в отличие от остальной шушеры, знавший и биографию Синякова, и истинную цель его срочной поездки) привел шамана – молодого парня вполне европейской наружности, одетого безо всяких претензий, если не считать пестрой ленточки, стягивавшей его волосы. Да и шаманские курсы, как выяснилось, он окончил в городе Сан-Диего, штат Калифорния, хотя потом с год практиковался на Чукотке.
Свой бубен он до поры до времени хранил в плоской картонной коробке от кухонной вытяжки «Мулинекс».
Поскольку нестойкие личности в дальних комнатах уже начали празднование, Стрекопытов поспешил выступить с официальным заявлением.
– Тише, убогие! – рявкнул он. – Потом будете глотки драть! Слушайте сюда! А ты, лярва, вообще заткнись! – это относилось к чересчур расшалившейся Метле. – Суньте ей в пасть что-нибудь! Ну хотя бы кусок колбасы… Все стихли? Слава богу! Тогда прошу выпить эти бокалы, – он поднял свою майонезную баночку до уровня глаз, – за моего приятеля Федю Синякова, человека честного и тихого…
– Мастера спорта по футболу и самбо, неоднократного призера всесоюзных и республиканских первенств, члена сборной страны, – вставил Дрозд.
– И красавца мужчину! – вякнула Метла, сумевшая к этому времени прожевать свой колбасный кляп.
Стрекопытов, очень не любивший, когда его перебивают, скривился, однако здравицу все же продолжил:
– …Который в связи с семейными обстоятельствами вынужден нас сегодня покинуть и которому мы от всей души желаем удачи!
Выпили все, кроме Дрозда и шамана. О причинах воздержания первого осведомиться никто не посмел, зато второй охотно объяснил, что спиртное несовместимо с теми снадобьями, которые он вынужден будет принять, чтобы ввести себя в соответствующее состояние.
– Знаем мы это снадобье, – съязвил кто-то в углу. – Мухоморы сушеные…
Затем слово взял сидевший по левую руку от Синякова Лаврентий Карабах. Его тост, долгий и витиеватый, содержал скрытую угрозу всем тем, кто мешает жить хорошим людям. Призвав высшие силы лишить этих подлецов хлеба, вина и мужской силы, он обратился непосредственно к виновнику торжества:
– Возвращайся, дорогой, с победой. Я назначу тебя своим личным тренером.
– По футболу или по самбо? – осведомился уже чуть захмелевший Синяков.
– Зачем? – покосился на него Лаврентий. – Я только в нарды играть умею. Будешь за мной доску носить. Зарплатой не обижу.
После этого он покровительственно похлопал Синякова по плечу, что в понимании большинства из присутствующих значило ничуть не меньше, чем вручение ордена «Знак Почета».
Не выпить за это было просто нельзя. Дальнейшие тосты произносились строго по порядку – слева направо, по часовой стрелке. С каждой опорожненной рюмкой они становились все более невнятными, поскольку народ в основном подобрался слабый, давно отпивший и мозги, и печень. Некоторое разнообразие внесла лишь Клавка Метла.
– Хочу станцевать с чемпионом! – заорала она, задирая свой протез, в сексуальном плане выглядевший куда более привлекательно, чем настоящая нога. – Музыку!