Кристалл памяти (сборник)
— Скажите, — сказал он, — а этого свидетеля случайно зовут не Семеном Коштаком?
Следователь промолчал.
— Нет, я понимаю — имя назвать вы мне не имеете права. Меня интересует: есть у него во рту две стальные фиксы?
В лице следователя что-то невольно дрогнуло, и Агинскому этого было достаточно. Он откинулся на спинку стула и заржал.
— Не вижу ничего смешного, — пробурчал Холмский недовольно.
— Извините. Сейчас… Вы читали Честертона?
— Ну, читал…
— Помните, у него есть рассказ, где человек произносит одну и ту же фразу, а четыре свидетеля утверждают, что он каждый раз говорил другое?
— Помню.
— Все дело в том, что каждый вкладывал в эту фразу содержание, которое его самого занимало. Здесь такая же картина. Этот самый Семен Коштак в свое время отсидел три года за спекуляцию, вот он и воспринимает все под определенным углом. Какие фразы он слышал?
— Ну, что-то про спекуляцию, про следствие, про то, что в случае чего Морозов обещал Лихачеву в места заключения слать посылки…
— Все ясно. Скорее всего, дело было так: Морозов с Лихачевым обсуждали свою курсовую, которую они вдвоем пишут… Писали… А тема у них такая — «Сравнительный анализ логики Аристотеля и понятийного аппарата школы логического позитивизма». В споре они употребляли соответствующую терминологию. Ведь вы не будете отрицать, что слова: «следствие», «посылка», «заключение» — это термины не только юридические и почтовые, но также и логические? А слово «спекуляция» у Гегеля встречается чуть ли не на каждой странице, но к торговле джинсами отношения не имеет. Ну, а Коштак, который сам был и под следствием и в местах заключения, естественно, воспринял это со своей колокольни. А насчет того, чего он не понял, он решил, что ребята «работают по фене»… Вы согласны со мной?
Холмский смущенно крякнул. Все его блистательные гипотезы о заговоре крупной банды спекулянтов рухнули. Но он тут же взял себя в руки и принял солидный вид. Хоть и юн был младший следователь Шурик Холмский, а умел подать себя.
— Ну хорошо, — сказал он, — оставим это. Расскажите по порядку, что вы сами наблюдали в тот день.
— О том, что нас с Лихачевым направили в сборочный цех из-за сигнала о замедлении реакции манипулятора, вы уже знаете?
— Да. Рассказывайте, что было в цехе.
— В цехе я пошел к стойке управления и переключил манипуляторы, а Лихачев занялся аварийным устройством.
— Во сколько это было?
— Не помню, я не смотрел на часы. Но вы можете получить распечатку системного журнала на магнитной лен…
— Да-да, знаю, знаю. Продолжайте.
— Так вот, Лихачев возился у манипулятора, я находился у стойки. Вдруг в цех врывается Морозов и бежит прямо к Мишке… к Лихачеву. Что они там говорили, я не слышал, но назад он шел с каким-то ошарашенным видом — как у человека, который ничего не может понять. Он подошел ко мне, и я, естественно, спросил, что он тут забыл. Он ничего сначала не ответил, а потом сказал: «А к нам шаровая молния залетела…» Я никогда в натуре шаровой молнии не видел и стал расспрашивать, что и как. Но он думал явно не о том и, повернувшись, смотрел на Лихачева. Ну, я решил выбежать, поглядеть — может, она еще не исчезла. Я успел пройти полдороги от цеха к административному корпусу, когда, действительно, увидел молнию — светящийся шар, сантиметров 15 в диаметре. Она вылетела из дверей нашего корпуса и медленно летела по направлению к сборочному цеху. Я застыл на месте и глазел на нее. Она прошла над моей головой, влетела в раскрытый дверной проем сборочного цеха и исчезла из виду.
— Сколько это заняло времени?
— Не знаю. Может быть минуты две-три.
— А дальше?
— Дальше… Как только молния влетела в цех, меня охватил непонятный страх. Я чувствовал, что сейчас должно произойти что-то ужасное, но не мог двинуться с места. Стоял, как парализованный — ноги слабые, по лбу холодный пот течет. А через пару минут из нашего корпуса выбегает начальство, выбегают дежурные техники и мимо меня, к сборочному… Я опомнился — и за ними. Ну, а в цехе уже все кончено — Лихачев мертвый, а Морозов стоит над ним с разводным ключом в руке. Я этот ключ у него из рук и вырвал. Вот, собственно, и все.
— Благодарю вас.
Следователь потер ладонью лоб. Разговор с Агинским, на который он возлагал столько надежд, его разочаровал. Он узнал лишь несколько новых деталей — все они хорошо стыковались с показаниями других свидетелей, но совершенно не объясняли нелепого поведения и нелепых показаний самого Морозова.
Молчание прервал Агинский.
— Скажите, это правда, что Морозова в убийстве обвиняют?
— Ну, пока такого обвинения не выдвинуто, но некоторые странности его поведения и противоречивые показания делают возможным и такое допущение…
— Но это же нелепо! У него не было совершенно никаких причин. Поверьте — я их обоих знаю хорошо и сразу могу сказать: это абсолютно немыслимо!
И тут следователь, вконец зашедший в тупик, сделал то, чего делать ему не полагалось, — стал делиться сомнениями со свидетелем, как бы спрашивая его совета.
— Ну, а как же, — сказал он, — вы объясните его поведение? Зачем он побежал в цех? Что означает его фраза, сказанная Лихачеву: «Ты еще жив?» Вы, кстати, знаете, что он задал покойному такой вопрос?
— Н-нет. Впервые слышу.
— Так вот был такой вопрос. И как вы объясните, что показания всех свидетелей в общем согласуются, но находятся в резком противоречии с показаниями самого Морозова?
— Ив чем они расходятся?
— А в том, например, что начальники ваши, глядя на экраны своих телевизоров в 1547, видели Лихачева, копающегося у манипулятора. А Морозов показывает, что в это же самое время на экране своего телевизора, подключенного к тому же каналу, к той же камере, он видел Лихачева, лежащего в луже крови, и видел кого-то, склонившегося над ним. Кого — он не узнал, но тот работает на вашем же предприятии. Вы можете это объяснить?
— Нет… Но если Морозов действительно увидел что-то такое на экране, то это, по крайней мере, объясняет, почему он бросился в цех и почему произнес эту фразу…
— Но как он мог увидеть то, что еще не случилось? Не проще ли предположить наоборот: чтобы объяснить свое поведение, он выдумывает, что увидел на экране что-то странное? Ведь, кроме него самого, никто этой картинки не видел. Расхождение получается: Лихачев погиб в 1554,30, а Морозов (и только он один) видит это в 1547 — разница в семь с половиной минут — неувязочка… Если бы он наблюдал гибель Лихачева вместе с начальником цеха и начальником смены, то он не мог быть в это время в цехе. А раз он был в цехе, то не мог видеть эту сцену по телевизору. Не сходятся у него концы с концами, а зачем он врет — я понять не могу.
На этом разговор закончился. Агинский покинул кабинет следователя в полной растерянности.
VII
Нестерпимо яркая голубизна неба, если смотреть в зенит, переходила в темный фиолет. Далеко-далеко внизу сверкали белизной заснеженные пики и хребты, темнели бездонные ущелья. Ни одно облачко не нарушало пустоты этих беспредельных абстрактных просторов. Облака, как и горы, были далеко внизу. Впрочем, совершенно незаметно оказались они уже совсем рядом, и белизна их пушистых клубов слепила глаза не хуже кристалликов снега на вершинах безымянных гор.
Облака, медленно меняя очертания, наваливались брюхом на остроконечные скалы, продирались сквозь мрачные ущелья, непрерывно и согласованно раздавались вширь, попадая на свободное пространство. И это движение похоже было на работу отлаженного механизма и, кажется, сопровождалось низким однотонным гулом, заполняющим все пространство: «А-А-А-А-У-У-У-У-М-М-М-М». А выше, во втором эшелоне, гонимые мощным ветром, проносились длинные ряды облаков поменьше.
На небольшое базальтовое плато то падала сумрачная тень, то вновь заливал его чистый свет из бездонной синевы. Казалось, на пустынной площадке никого нет, но вот прошла тень, и стала видна сидящая в позе Лотоса фигура. За ней стояли еще трое.