Дневник. 2009 год.

Дома читал газету и смотрел Интернет. Заместитель председателя Верховного суда Александр Карпов подал в отставку. Против его сына было возбуждено уголовное дело: «Дайте взятку в один миллион рублей, и мой папа ваше дело закроет». Но, пожалуй, Александр Карпов единственный из наших крупных деятелей, которому стало стыдно за сына. Данный эпизод можно отнести сразу к двум рубрикам, колеблюсь: «Власть» или «Воспитание».
Теперь опять колеблюсь над названием рубрики: «Национальное» или «Экономика»? По сведениям прокурора Москвы, количество убийств в Москве выросло на 16 процентов. Такую статистику столичный прокурор напрямую связывает с кризисом. Потерявшие работу, прежде всего мигранты, порой идут на преступления.
18 февраля, среда. Приехал пораньше, чтобы посмотреть и первоначальную кухню, и сам съезд МСПС, а в конечном итоге из моего плана ничего не получилось. Особой охраны не было, довольно легко меня пропустили внутрь. Я порадовался, что все же хватило ума не прятаться, а проводить съезд в Москве, а не в Переделкино, как предполагалось раньше. Внутри все было довольно скучно, со следами обветшалости, с моим портретом на стенке рядом с другими. На давно не натертом паркетном полу толклись писатели со смутно знакомыми лицами. Никого из писателей первого ранга, кроме С. Ю. Куняева, я не увидел. С. Ю. сразу же передал мне газету с какой-то его собственной статьей, где он, по его словам, все разъясняет. Но никаких первоначальных статей, даже в «Литгазете», я вроде бы и не читал, пропустил. Встретил Максима Замшева и Ваню Голубничего, у всех настроение лихорадочное. Все ждали С. В. Михалкова, кто-то неприлично вслух назвал его «изваянием». В этой иронии был привкус некоторой справедливости: не хватит ли руководить? К этому примешалась настойчивость сохранить власть еще и Никиты Сергеевича. В российском искусстве подобная власть означает еще и возможность работать в полную силу. Забегая вперед, скажу, что Михалков довольно скоро подъехал и минут двадцать пробыл на съезде. Возможно, это опять чьи-то недобрые слова: «его почти внесли». Зарплата классику гимнов и детской литературы дается тяжело. Я ждал Полякова, с которым мы хотели посоветоваться и выбрать стратегию. Общий план был уже готов: по возможности не вмешиваться. Но тут кто-то мне сказал, что внизу охрана все же не пускает Ф. Ф. Кузнецова, Ю. Полякова и Жору Зайцева. Без пальто я выскочил на улицу: действительно не пускают. На лицо Полякова смотреть было невозможно. Ф. Ф. Кузнецову я не симпатизирую, он бьется за «машину к подъезду», за большую зарплату и за приватизацию, как выяснилось из статьи Куняева, своей переделкинской дачи. Я статью прочел много позже описываемых событий, уже дома. Все за что-то бьются, а больше всего меня удивило: откуда такие огромные средства, которые писатели вложили в свою недвижимость? Ну, у Полякова-то понятно, у него идут пьесы. Но вернемся к подъезду.
К счастью, на улице было довольно тепло. Я постоял с ребятами минут десять и твердо решил, что на съезде не останусь. Здесь и солидарность, и поддержка моего друга Полякова, и понимание, что все-таки это писательский съезд, а не сбор масонской ложи, куда должны быть допущены только свои.
Очень хорошо мы с Юрой посидели в ресторане «Кибитка» или «Тележка» при ЦДЛ. Обедали за счет драматурга, а в это время Зайцев и Кузнецов поехали в милицию, где составили протокол об их «недопуске». Я в этот протокол вписан как свидетель. Замечательная была солянка и бараньи купаты. Полакомились и мороженым, я, как больной, одним шариком, а Юра двумя. Во время обеда о многом поговорили, в том числе и о том, как я и он – оба – не рискнули поступать в Литинститут. Я пошел на заочку в МГУ, а он в Пединститут.
В два я уже был в институте, а в три началось заседание экзаменационной комиссии. Невольно вспомнил прошлый год, когда защищался курс Руслана Киреева. На этот раз было семь человек из семинара Рекемчука, и, как мне показалось, все семеро были довольно кислые. Тем не менее Александр Евсеевич по обыкновению разливался майским соловьем. Я на маленьком компьютере сделал кое-какие заметки.
АртемоваНастя. Ей 21 год, у нее большие амбиции, ее интересы в семье, среди близких. С привычным пафосом, как об огромном литературном событии, А. Е. Рекемчук говорил о двух повестях ученицы. Р. Киреев, оппонент, так же восторженно говорит о повести «Говорю и понимаю», но спокойнее – о повести «На разогреве». Судя по всему, девушка довольно удачной судьбы, побывала в Испании, в Англии. Есть и критика повести «На разогреве». Самид Агаев говорит о сложном отношении к работе. Смущает, что обе эти повести целиком произрастают из автобиографии. Ряд мелких и конкретных замечаний. А. М. Турков скорее соглашается с отношением к этим работам Самида. «Я не думаю, что здесь, в повести, есть дополнительные смыслы». Из деталей всех смущало обилие глагола «общаться». Дальше включился и я, и мы уже устроили некоторую дискуссию с Турковым: что такое этот выродок современного языка «общаться»?
Кондратенко Артем. Он живет в Люберцах. С. Б. Джимбинов говорит о поразительном чувстве пустоты в первой повести, имеет в виду героя. Сегень начинает с вопроса: не попал ли человек в институт случайно? Нет биографии, и нет прозы. Исповедальщина оболтуса. С таким содержанием, говорит Саша Сегень, обычно только поступают в институт. Турков: «Артем все же человек с острым взглядом». А. М. отмечает ряд интересных деталей. Дискуссия между мною и Рекемчуком по поводу довольно острого выступления Сегеня, я пытаюсь все сгладить.
Ольга Черкас. Она начала с того, что спела на белорусском языке какую-то народную песню. Рекемчук сказал, что студенты-белорусы часто обходят в своих произведениях рассказ о самой Белоруссии. Борис Леонов говорит о повести «Ванька в Москве». Отзыв, конечно, положительный – это сказано после нескольких критических пассажей. Алексей Варламов – его не было, он прислал свой отзыв, – увидел в повести, скорее, декларацию о городе, не хватает плоти, деталей, слишком много слов. Проза, по мнению оппонента, это не только акт самовыражения, но и диалог с читателем. На одном крике души далеко не уедешь. Варламов значительно лучше относится ко второй белорусской прозе. Турков поддерживает Варламова. Кстати, Варламов написал очень толковую рецензию.
Ольга Брейнингер – ее очень волнует собственная национальная самоидентификация, она из этнических немок. Заглянул в текст, есть передержки, связанные с политикой. А. Б. Можаева говорит, что хорошо, что рассказы не о национальной самоидентификации. В принципе хвалит. У комиссии отношение двойственное. Потом во время обсуждения Светлана Викторовна вступится за Ольгу, потому что у нее по общеобразовательным оценкам везде пятерки.
Галимова Лия. Начинает опять Саша Сегень: «В этой же аудитории я защищал диплом, и мне оппонент тоже наговорил, как, дескать, этот молодой человек может жить в советское время. Я рад, что мой учитель А. Е. еще в строю, резв, как танк под Прохоровкой». Это Саша говорит в ответ на инвективы против него Рекемчука, вызванные его предыдущим выступлением. Оппонент опять не соглашается с литаврами руководителя. На этот раз о мате, его обилии в работе. Стало модным хоть три матерных слова обязательно в любой работе. Снова вступает Самид – невнятные изложения событий. У Самида есть также замечания по стилю, он видит в повести разнообразные влияния. Турков начинает – я поругаюсь. Нарочитость. Зачем «изысканное» слово, которое употребляют вместо слова «обомлели». Много нарочитого. Но много и очень интересного.
Гончаренко Артем. Сын военного. «Причал судьбы» – повесть. Киреев полагает, что здесь десяток довольно сумбурных историй. Есть общая, объединяющая картинка, но общего смысла нет. Игорь Болычев отмечает у автора стремление к минимализму. «Существует своя гармония на грани фола». Турков – говорит об абсолютном отсутствии естественных интонаций. Приводит ряд грамматических ошибок. «Я впервые увидел флирт в ее взгляде». Впервые, за второй десяток лет моего с ним знакомства, А.М. Турков вообще засомневался в дипломе.