На рубеже веков. Дневник ректора

С одиннадцати часов сидел на госэкзамене по итальянскому языку у переводчиков. Все осложнялось старым конфликтом «институт — студенту», «студент — институту». Внезапно у нас появилась возможность отправить четырех девиц на стажировку в Италию. Евгений Михайлович Солонович отобрал кандидатуры. Это — Черепейникова, Женя Титунова, с которой у меня и у Елены Алимовны Кешоковой был конфликт три года тому назад, Бобылева и Катя Степанцова. Стал на дыбы Сергей Петрович: Титунову мы исключали из института, а Степанцова отказалась под каким-то детским предлогом помогать во время приезда к нам в институт студентов-итальянцев. Можно представить, как парень накалился, если написал мне по этому поводу докладную на четырех страницах. Я разделяю его гнев, потому что тоже намыкался с этой вечной неблагодарностью студентов, их индивидуализмом, стремлением только взять, не желая ничего дать взамен. В этом смысле они почти все советские люди, которые привыкли к «нам положено». Их родителям было положено бесплатное образование, за которое платило государство, а уже их образование государство оплачивает лишь на 40 процентов, а остальное добывают такие «бездари» и бездушные «тупоумцы», как мы с Толкачевым. Нажим идет страшный. В результате этого решили все же Титунову простить, начинала она, что ни говори, ничего не соображающей девчонкой, я помню также ее мать, одетую бедно и плохо. Но на Степанцовой, которая считается «лучшей ученицей», мы оба зациклились. Поэтому во время экзамена витал дух сопротивления — доказать мне, что я душитель, невежда, взявшийся судить даже о степени знания итальянского языка. Но я простенько в переводах, в том числе и Степанцовой, сделанных во время экзамена, подчеркнул стилистические ошибки. В русском-то языке, надеюсь, все догадываются, что я кое-что понимаю.
В городских газетах появились язвительные заметки относительно постоянных отпусков Ельцина. «Московский комсомолец» даже подсчитал, что за полтора года после его избрания он не был на работе полгода. Его отсутствие, впрочем, как мне кажется, никому не мешает, мешает злонамеренность его присутствия.
7 января, среда.
Весь день читал монографию Тютюкина о Плеханове и журнал «Пушкин», который выпускает мой любимец Марат Гельман. Это чтение заинтересовало меня так, как когда-то интересовал до дрожи «Театр». Выписывать литературоведческие цитаты не стану, но одну политическую приведу. Ефим Островский «О несвоевременности мемуаров в России»: «Очевидно, подавляющее большинство политиков, участвовавших в перестройке России, изначально вовсе не были ни агентами Запада, ни агентами криминальных контрэлит. И ответ на вопрос о том, желали ли они сохранения и увеличения могущества России, однозначен: конечно, желали. Однако, выйдя в политической борьбе на передовые позиции, новые деятели перестройки встали перед драматическим выбором. Их профессионализация требовала источников средств, но законы страны не давали им возможности добывать средства законным образом. Ситуация осложнялась еще и тем, что сама связь между политикой и деньгами представлялась общественному сознанию и сознанию элит как «преступная», «незаконная».
Дальше идет довольно длинное рассуждение о старых и новых элитах. Мысль не новая. Когда пахнет деньгами и властью — сдают принципы. Интересно, по Е. Островскому, рассуждение новых: «криминальные элементы» советской системы станут добропорядочными гражданами в системе постсоветской; а те, кто был врагами Страны, когда она называлась СССР, вдруг превратятся в ее друзей, как только она начнет именоваться Россией. Этого не случилось. И не могло случиться».
Следует очень занятный, казалось бы, вывод:
«Я полагаю, что за воплощение в жизнь преступного сценария не ответственны ни «перестроечники», ни «антиперестроечные» политики. Ответственность за преступные, противозаконные последствия реформ ложится на тех, кто создал неполноценные парадигмы из тех и других.
За антиобщественный характер прошедшей перестройки ответственны те, кого можно назвать «концептуальной элитой», те, кого мы именуем «гуманитарными технологами» и к которым причисляем и себя». Конец, как говорится, цитате. А за ней я вижу целый сонм известных и для меня абсолютно конкретных журналистов, писателей, актеров, музыкантов, которые сотворили и обеспечили «выполнение» этой перестройки.
Умер Георгий Свиридов. Нам вместе в сентябре вручали медали к 850-летию Москвы. Среди присутствующих он был, конечно, самой знаменитой, обреченной на бессмертие персоной. Мне через несколько дней передал Володя Костров: «Свиридов на тебя обратил внимание и просил привезти тебя к нему домой». Я ответил, что с удовольствием поеду, но попозже. А вот теперь все это уже невозможно.
Я думаю, что композитор такого масштаба и такой национальной густоты в наше время уже невозможен.
По телевидению передали, что в С.-Петербурге Майя Плисецкая участвовала в показе мод Кардена. Удивляться этому не приходится: во-первых, он на нее шьет, а во-вторых, рекламирует же Михаил Горбачев «Пиццу-хат». Интересно, кто из наших великих актрис, вернее кто первой рискнет рекламировать прокладки.
8 января, четверг.
В два часа вместе с Володей Костровым поехали на квартиру Свиридова прощаться. Его жена, кажется, человек религиозный, мужа не дает на растерзание всяким общественным организациям. Жил Георгий Свиридов на Грузинской, я даже и не предполагал, что существуют такие квартиры и такие дома в нашей жизни. Но не в этом суть. Не в огромной, скромно обставленной, почти без мебели квартире. Лапником застелены пол в подъезде, лестница вплоть до шестого этажа, полы в квартире. Я положил свои скромные розы на гроб. Лицо Свиридова было обычно, как всегда; когда глядишь на него, то не веришь, что именно он автор гениальной музыки, божественных хоров. Зашел в кабинет, весь пол усыпан цветами. Рояль в центре комнаты выглядит сиротой. Мебели, кроме стола, тоже почти нет, слева на тумбочке стоит факс. Несколько картин. Место добычи руды и алмазов. В этой квартире пугает даже холодильник, вполне современный, — гений не пьет, не ест, летает на крыльях.
Здесь же, в спальне с двумя огромными кроватями, толпились «близкие» — Ганичев и Андрей Золотов со своей непременной бородой, я думаю, ждали телекамер. Спросили меня, поеду ли я завтра на отпевание в храм Христа Спасителя. Я представил себе, как все наши отважные интеллектуалы будут становиться, чтобы отсветиться, позади Лужкова и Черномырдина, и сказал: «нет». Как обычно, был несправедлив и слишком к людям злобен.
Вечером включил канал «Культура»: Андрей Золотов берет интервью у уже покойного Свиридова, и это интересно и сердечно. Это его, Андрея, звездный час и его счастье, за которое он держится.
Вечером была и другая, если так можно выразиться, светская встреча. На пять минут я заскочил во МХАТ им. Горького к Т. В. Дорониной. Я ее должник и понимаю, что ничем за ее помощь во время моей избирательной кампании расплатиться с ней не смогу. В праздничный вечер хотел сделать ей что-нибудь приятное: отвез коробку конфет, белые розы и статуэтку Сергея Есенина. Бронзовой фигурке она была очень рада. Подарок был подобран со значением — авторская копия памятника, который стоит напротив МХАТа на бульваре. Не могу долго хранить подарки, которые мне постоянно вручают: они уезжают то к пожарным, то в министерство, то к гостям института. Я целовал ее прекрасную белую руку. Это одна из тех редких женщин, которые действуют на меня магнетически.
9 января, пятница.
Убили Евгения Цимбалистова — директора гостиницы «Россия», так объявил диктор телевидения. Убивают там, где рядом ходят деньги. Кажется, самая опасная профессия нынче — банкир. Совершенно перестал интересовать президент, правительство, интересоваться ими — это жить в их мрачном царстве. Продолжаю читать прекрасную монографию Тютюкина о Плеханове. Думаю о том, что в нашей стране сейчас удивительный классовый состав: делятся все не на богатых и бедных, это деление условно. А на мещан — это очень богатые: банкиры, бухгалтера в банке и в фирмах, продавцы в продовольственных палатках и ювелирных магазинах, рабочие на кладбищах и рабочие, нанятые турками на московские стройки — все они думают только об одном, об обогащении. Мещан большинство, мещане, может быть, почти все. Потом идут нищие — бомжи, пенсионеры, учащиеся институтов, педагоги, нянечки в больницах, врачи, машинистки в министерствах, лифтерши, гардеробщицы и прочие. Те, кому с трудом хватает того, что он достает или получает и кто не думает ни о каком будущем. Ни о чем величественном. Кому хватает сил только на то, чтобы исполнить свой долг, прожить день, и кто живет по принципу: куда выведет судьба. Есть еще прослойка людей духа: они что-то ерепенятся, суетятся, что-то из последних сил делают и думают, что их жизнь на земле вечная.