Журнал «Если», 1993 № 08

Молодежь, составлявшая ему компанию, куда-то запропастилась. Саксофон лежал на полу машины, а когда Хэнк приподнялся и сел, в кармане что-то булькнуло. Он сунул руку и извлек бутылку с самогоном. В ней все еще оставалось больше половины, и вот уж это было удивительно: столько пили и все-таки не выпили.
Он сидел за рулем, вглядываясь в бутылку и прикидывая, не стоит ли приложиться. Решил, что не стоит, засунул бутылку обратно в карман и, потянувшись за саксофоном, бережно положил инструмент на сиденье рядом с собой.
Модель «Т» вернулась к жизни, кашлянула и содрогнулась. Вроде бы неохотно выбралась из-под деревьев и плавно повернула к дороге. Вырулив, тряско покатилась вниз, взбивая колесами облачка пыли, — в лунном свете они повисали в воздухе тонкой серебряной пеленой.
Хэнк гордо восседал за баранкой. И даже чтоб никоим образом не прикоснуться к ней, сложил руки на коленях и откинулся назад. Чувствовал он себя превосходно, лучше, чем когда-либо в жизни. «Ну, может, не совсем так, — поправил он себя, — вспомни молодость, когда ты был лихим парнем, полным надежд. Ведь выпадали, наверное, деньки, когда ты чувствовал себя не хуже…» Разумеется, выпадали: переворошив память, он ясно припомнил вечер, когда выпил в самый раз, чтобы чувствовать себя под хмельком, но не шататься из стороны в сторону. Он стоял в тот вечер на гравийной автостоянке, а бутылка за пазухой приятно холодило тело. Днем была жара, он вымотался на сенокосе, но вечер принес прохладу, снизу из долины поднялся туман, напоенный смутными запахами тучных полей, а в павильоне играла музыка и ждала девчонка, которая, само собой, не сводила глаз с входа в предвкушении, что он вот-вот появится.
«Что и говорить, — подумалось ему, — тогда было здорово…»
Тот вечер, выхваченный памятью из пасти времени, был хорош — и все же не лучше нынешней ночи. Машина катилась вдоль гребня, залитый лунным сиянием мир стелился снизу. Тот вечер был хорош, но и эти минуты, пусть непохожие на тот вечер, были не хуже.
А дорога сбежала с гребня и устремилась обратно в долину, змеясь по скалистым склонам. Сбоку выпрыгнул кролик и застыл на мгновение, пригвожденный к месту слабеньким светом фар. Высоко в ночном небе вскрикнула невидимая птица, но это был единственный звук, не считая клацанья и дребезжанья модели «Т».
Машина достигла долины и понеслась во всю прыть. К самой дороге подступили леса, то и дело загораживая луну. Потом машина свернула, и он услышал под колесами хруст гравия, а впереди появился темный, затаившийся в ночи силуэт. Машина затормозила, и на этот раз Хэнк, окаменевший на сиденье, ни на секунду не усомнился, где он.
Модель «Т» вернулась к танцевальному павильону, но волшебство рассеялось. Огни погасли, все опустело. На автостоянке не осталось других машин, и он услышал бормотанье родниковой воды, стекающей по лотку к поилкам.
Внезапно его охватили холод и неясное чувство тревоги. Здесь теперь было так одиноко, как может быть лишь в очень памятном месте, откуда вдруг вычерпали всю жизнь. Против собственной воли он шевельнулся, выкарабкиваясь из машины, и встал рядом с ней, не отпуская дверцу и недоумевая, чего ради модель «Т» прикатила сюда снова и зачем ему понадобилось из нее вылезать.
От павильона отделилась темная фигура и двинулась, еле различимая во мраке, к стоянке. Послышался голос:
— Хэнк, это ты?
— Я самый, — отозвался Хэнк.
— Скажи на милость, — спросил голос, — куда это все подевались?
— Не знаю, — ответил Хэнк. — Я был здесь недавно. Здесь было полно народу.
Фигура подошла ближе.
— Слушай, у тебя нет чего-нибудь выпить?
— Конечно, Вердж, — ответил он. Теперь он узнал голос. — Конечно, у меня есть что выпить.
Вытащив бутылку из кармана, он протянул ее Верджу. Тот взял, но сразу пить не стал, а, присев на подножку модели «Т», принялся нянчить бутылку, как дитя.
— Как поживаешь, Хэнк? — спросил он. — Черт, как давно мы не виделись!
— Живу ничего себе, — ответил Хэнк. — Переехал в Уиллоу Бенд да так и застрял там. Ты знаешь такой городишко — Уиллоу Бенд?
— Был однажды. Проездом. Даже не останавливался. Если б знать, что ты там живешь, тогда бы, конечно… Но я совсем потерял тебя из виду…
Хэнк, в свою очередь, слышал что-то про старину Верджа и еще подумал, не стоит ли об этом сказать, но, хоть режь, не мог припомнить, что именно слышал, и поневоле промолчал.
— Мне не очень-то повезло, — продолжал Вердж.
— Все вышло как-то не так. Джаннет взяла и бросила меня, ну я и стал пить и пропил свою бензоколонку. А потом просто перебивался — то одно, то другое. Нигде не оседал надолго. И никакого стоящего дела мне больше не попадалось… — Он раскупорил бутылку, отхлебнул и отдал Хэнку, похвалив: — Знатное пойло…
Хэнк тоже отхлебнул и опустился рядом с Верджем, а бутылку поставил на подножку.
— У меня, ты помнишь, был «Максвелл», — сказал Вердж, — но я его, кажется, тоже пропил. Или поставил где-то и забыл. Искал где только можно, но не нашел…
— Не нужен тебе «Максвелл», Вердж, — произнес Хэнк. — У меня же есть модель «Т»…
— Черт, как тут одиноко, — сказал Вердж. — Тебе не кажется, что тут одиноко?
— Кажется. Послушай, выпей еще малость. Потом решим, что нам делать.
— Что толку здесь сидеть? — сказал Вердж. — Надо было уехать вместе со всеми.
— Лучше посмотрим, сколько у нас бензина, — предложил Хэнк. — А то я понятия не имею, что там в баке делается…
Привстав, он открыл переднюю дверцу и сунул руку под сиденье, где обычно держал бензомерный штырь. Нашел, отвинтил крышку бензобака, но надо было посветить, и он принялся шарить по карманам в поисках спичек.
— Эй, — окликнул его Вердж, — не вздумай чиркать спичками возле бака. Взорвешь нас обоих ко всем чертям. У меня в заднем кармане был фонарик. Если он, проклятый, еще работает…
Батареи сели, фонарик светил совсем слабо. Хэнк опустил штырь в бак до упора, отметив пальцем точку, где заканчивается горловина. Когда он вытащил бензомер, штырь оказался влажным чуть не до самой этой точки.
— Смотри-ка, почти полный, — заметил Вердж. — Ты когда заправлялся в последний раз?
— А я вообще не заправлялся.
На старину Верджа это произвело впечатление.
— Кто бы мог подумать. Выходит, твоя жестянка почти ничего не ест…
Хэнк навинтил крышку на бензобак, и они вновь, присев на подножку, сделали по глотку.
— Сдается мне, я уже давненько один, — сказал Вердж. — Что б я ни делал, мне темно и одиноко. А тебе, Хэнк?
— Мне тоже одиноко, — произнес Хэнк. — С тех самых пор, как Баунс состарился и подох у меня на руках. Я же так и не женился. Все как-то не получалось. Баунс и я, мы повсюду бывали вместе. Он провожал меня в бар к Брэду и устраивался под столом, а когда Брэд выгонял нас, провожал меня домой…
— Что проку, — сказал Вердж, — сидеть тут и плакаться? Давай еще по глотку, а потом я, так и быть, помогу тебе завестись, крутану рукоятку, и Поедем куда-нибудь…
— Рукоятку даже трогать не надо, — ответил Хэнк. — Просто залезешь в машину, и она заведется сама собой.
— Ну, черт тебя побрал, — сказал Вердж. — Ты, видно, изрядно с ней повозился.
Они сделал по глотку и залезли в модель «Т» — она сразу же завелась и вырулила со стоянки, направляясь к дороге.
— Куда бы нам поехать? — спросил Вердж. — У тебя есть на примете какое-нибудь местечко?
— Нет у меня ничего на примете, — ответил Хэнк.
— Пусть машина везет, куда хочет. Она сама разберется.
Подняв с сиденья саксофон, Вердж поинтересовался:
— А эта штука откуда? Что-то я не припомню, чтоб ты умел дудеть в саксофон…
— А я никогда раньше и не умел, — ответил Хэнк.
Он принес сакс от Верджа и поднес мундштук к губам, и сакс мучительно застонал, и зажурчал беззаботно.
— Черт побери, — воскликнул Вердж. — У тебя здорово получается!
Модель «Т» весело прыгала по дороге, крылья хлопали, ветровое стекло дребезжало, а катушки магнето, навешенные на приборный щиток, звякали, щелкали и стрекотали. А Хэнк знай себе дул в саксофон, и тот отзывался музыкой, громкой и чистой. Вспугнутые ночные птицы издавали резкие протестующие звуки и падали вниз, стремительно врываясь в узкую полосу света фар.