Австралийские рассказы

— Возможно, предпочла бы.
— Ну и неразбериха.
— Может быть, все еще образуется, — сказала она и засмеялась вместе с ним.
В доме на минуту приоткрылась дверь, и свет выплеснулся на крыльцо — кто-то выглянул посмотреть на машину.
Они условились провести субботу и воскресенье на ферме, и она ждала, что он заедет сразу после завтрака. Ее маленький чемодан уже стоял на крыльце, но его все не было, и она вернулась в комнату. Рассерженная его опозданием, она нехотя достала краски и занялась таблицами растений, над которыми трудилась последнее время. Сначала она делала зарисовки местных цветов, их причудливых семян и листьев только для того, чтобы помочь ученикам, но постепенно увлеклась и теперь каждую свободную минуту занималась поисками новых экземпляров. Многие из них она сначала даже не могла определить. А сейчас надеялась, хотя никому об этом не говорила, что ей удастся издать свои таблицы, если она сумеет зарисовать все растения нескольких областей.
Около девяти утра она услышала, что он подъехал. Когда машина тронулась, он сказал:
— Повалено несколько изгородей там, где кончаются владения Хэдли. У нас на этой неделе было столько дел, что мы туда не добрались, и овцы ушли в заросли. Большинство удалось вернуть.
— Но не всех?
— Не всех.
— Жаль, — сказала она, как будто овцы ушли по ее вине.
— Он знает, что мы собираемся начать расчистку в тех местах, и старается напоследок досадить нам чем только может.
Ей не хотелось возражать, чтобы он не подумал, будто она намеренно ищет ссоры, но слова напрашивались сами собой, и она не могла их не произнести — слишком легко он избегал главного.
— Ты в этом уверен, Кен? Ты уверен, что он просто мстит вам? И ничего больше?
— Конечно уверен. До сих пор у него это неплохо получалось.
— И все дело только в мести?
— А в чем же еще? Он знает, что не остановит нас.
— Наверное, да.
— Ну, значит, я прав.
— Нет... может быть, просто все мы должны что-то делать. Во имя того, во что верим.
Он покачал головой:
— Думай как хочешь. Я знаю одно: эту землю нужно использовать.
— Согласна, Кен.
— Нельзя, чтобы все только мечтали. — Он рассмеялся, будто решил, что не стоит больше сердиться. — Угораздило же меня связаться с такой вот мечтательницей. Может, все еще образуется, как ты говоришь. Ты будешь мечтать. Я буду работать.
Она улыбнулась и, скрестив руки на груди, погладила плечи.
— Ты думаешь, мы сможем переделать друг друга?
— Придется рискнуть.
— Ну что ж. По-моему, мы еще достаточно молоды для этого.
— Мне надо будет ненадолго уйти сегодня и завтра. Мы должны попридержать его. Пока у нас еще есть овцы.
Под вечер он ушел, и Энн осталась на кухне помогать его матери. Старая женщина вызывала у нее чувство симпатии своим спокойствием и какой-то особой проницательностью, и они прекрасно ладили, хотя иногда Энн возмущалась смирением, с каким мать Кена относилась к решениям и взглядам мужчин, как будто она больше не осмеливалась задавать им никаких вопросов или, думала Энн, вообще никогда ни о чем их не спрашивала.
Кен вернулся и остановился на веранде поговорить с отцом; она слышала, как старик в раздражении повысил голос, но разобрала только несколько слов. Она вышла из кухни, и мужчины замолчали. Когда она подошла к ним, Кен сказал:
— Мы нашли еще один шалаш. Тед и Дон нашли, только на этот раз они тут же свернули и обошли это место стороной. На таком расстоянии, чтобы он не догадался об их присутствии. В тот раз мы сваляли дурака.
— Где это?
— Шалаш новый. Возможно, он еще его не бросил. На том участке, где начинается дорога к Мэкки. Прямо против дамбы. Около полумили к северу через заросли.
— Вон где!
— Да. На нетронутой земле. Где мы собирались строиться, — он взглянул на нее, как будто ждал возражений, — когда поженились.
— Что же вы думаете делать?
— Я говорю, что надо вызвать полицию, — сказал отец.
— В прошлый раз полицейские его упустили. — На мгновение он встретился с ней взглядом. — Мы тоже. Это верно. Мы оказались не лучше. Из города наехали репортеры. Повсюду сновали фотографы Как будто у нас здесь началось светопреставление.
— Такие вещи действительно случаются не часто, — сказала она. — Конечно, это событие.
— Они снова сделают из этого событие, если мы позволим. Но на этот раз все будет по-другому. До конца завтрашнего дня мы пальцем не шевельнем. Тогда он ничего не заподозрит, даже если заметит следы. В воскресенье вечером мы пропашем к северу от шалаша борозду и, если нам повезет с ветром, разложим огонь, чтобы выжечь весь кустарник до границы пастбища. У него не останется другого выхода, как бежать через пастбище. Тогда мы сможем его изловить.
— Я думаю, это чересчур опасно, — сказал отец. — Вы спалите всю округу. Нельзя так делать.
— Мы все равно начинаем расчистку в этих местах.
— Нельзя устраивать такой пожар.
— Если мы попробуем подкрасться к шалашу, он наверняка услышит.
— Ничего, справитесь. Вас там достаточно.
— В зарослях он уйдет у нас из-под рук. Сколько нас ни будет. Сам знаешь. В зарослях за ним никто не уследит. На прошлой неделе полицейские привели собак. Следов они нашли больше чем нужно. А он гонял их взад и вперед как хотел. Нет, — добавил Кен, — поводил нас за нос — и хватит. Надеюсь, на этот раз мы с ним разделаемся.
Он повернулся к Энн — она неподвижно стояла рядом. Ей казалось, что он говорит слишком запальчиво, будто не до конца верит сам себе, и она подумала, что все не так просто, что он не знает, сумеют ли они осуществить этот план, и на самом деле еще не решил, стоит ли поджигать заросли. Может быть, если она и отец не будут настаивать, он с облегчением откажется от этой мысли. Она колебалась, и, прежде чем у нее хватило решимости открыть рот, он заговорил сам — наверное, чтобы не слышать того, что скажет она:
— Давай сейчас забудем об этом. После чая мы идем к Харрисам. У них сегодня праздник — день рождения Мэй.
Вечером собрались почти все, с кем она успела познакомиться. И все говорили об «отшельнике», как они его называли. Никто не сомневался, что его скоро поймают. Она прислушивалась к нелестным замечаниям по адресу полиции, которую, при всем ее могуществе, так легко дурачил этот человек, упорно скрывавшийся от всех и вся, и ей казалось, что тут они на его стороне. Кое-кто из более пожилых, с кем она заговаривала, утверждал, что видел его мельком много лет назад, когда он открыто брал еду на фермах. Другие говорили, что знают, как его зовут. Но чем дольше она находилась среди этих людей и прислушивалась к их разговорам, тем больше склонялась к мысли, что на самом деле он их совершенно не интересует. Они были уверены, что имеют право изгнать его, лишить крова, а в случае необходимости убить, точно так же как имеют право убить любое безрассудное, взбалмошное животное, например, собаку динго или лисицу. Когда она пыталась разобраться в том, что они говорят, расспросить их, они смотрели на нее с удивлением, а иногда с подозрением, быть может раздумывая, годится ли такая учительница их детям. И она замечала, что их интерес к этой теме тут же иссякал, они предпочитали веселиться, как будто с отшельником уже было покончено. Под конец она поняла, что больше всего ее возмущает их безразличие, их вежливое самоустранение, возмущает до такой степени, что она еле сдерживается, чтобы не наговорить им грубостей.
Они вернулись поздно, она переоделась и стояла у окна в своей комнате, не зажигая света. Молодая луна не могла совладать с густым мраком, спустившимся на землю, и она не видела, где кончаются поля и начинаются заросли. Возмущение улеглось, ей стало тоскливо и страшно. Она пыталась увидеть мысленным взором человека, спящего темной ночью в жилище, которое они называли шалашом и которое ей представлялось чем-то вроде игрушечного домика, затерянного в густых зарослях. Но она не могла нарисовать себе его облик, ей только казалось, что воображение у него богаче, чем у его преследователей, и он восприимчивее их; наверное, с ним легко разговаривать и он понял бы, как она относится к его поступкам, к тому, за что его преследуют. И может быть, подумала она, он бы даже обрадовался, хоть ненадолго, что у него есть единомышленник. Она чувствовала себя предательницей, но не могла не думать о нем и вдруг с ужасом поняла, что будет вот так же стоять здесь у окна и смотреть, как огненные смерчи пожирают темные заросли, а этот человек, доведенный до последней степени унижения, будет метаться среди пламени. И хотя она не верила, что мужчины осуществят свой замысел, сейчас, в темноте, ей казалось, что злоба в конце концов вынудит их сделать то, чего так боится она и, наверное, — они. А этого нельзя было допустить. Ее руки ощущали прохладу подоконника, слабые порывы ветра, залетавшего в окно, холодили кожу, она слышала, как ветер шумит в ветвях раскидистых деревьев позади дома.