Австралийские рассказы

Адрес пришлось поискать, но выручил список избирателей. Хорошо еще, что он по-прежнему живет в нашем городе. Ты осторожно едешь по закопченным улицам фабричного пригорода, мимо заборов с выломанным штакетником, которые никто никогда не чинит, и старательно замедляешь ход своей старенькой машины при каждом крутом повороте. Сумерки все плотнее обступают фабричные трубы, за окнами кухонь уныло мелькает свет пыльных лампочек. Самое время. Захвати его, когда он набьет живот и разнежится после чая, тогда он будет разговорчивее. Репортер должен быть психологом. Приходится шевелить мозгами. Ты заблаговременно притормаживаешь и останавливаешься около плохо освещенной и не очень опрятной лавки. Угрюмая женщина, увядшая, как капуста у нее в лавчонке, говорит:
— Да, через пять домов отсюда, на другой стороне.
Ты покупаешь сигареты, ты знаешь, что они выдохлись и высохли, но покупка подбадривает тебя и заставляет женщину, которая топчется за пустым прилавком, отвести от тебя инквизиторский взгляд. (А что, если ты переодетый полицейский?)
Через калитку, которая пропахивает борозду в пыли, вверх по ступенькам. Сейчас главное — постучать как надо.
Просительно и вместе с тем уверенно. За дверью гвалт. Дети, во всяком случае, есть, шеф может не беспокоиться. Ты стучишь — тишина, потом невнятные приглушенные голоса. И вот на тебя уставилась коротконогая полная женщина, у нее за спиной четверо ребятишек, которые тоже едят тебя глазами, а она гонит их назад в кухню.
— Могу я видеть мистера Кейси? Того, что служил во флоте? На работе? Да ведь уже шесть часов!
— У него сменная работа, — жалуется женщина.
По ее тону ты догадываешься, что она неутомимо пилит муже за то, что он работает по ночам и оставляет ее одну; за то, что он брюзжит, когда дети будят его днем (а как дети могут не шуметь?); за то, что он требует еду в несуразное время и завтракает, когда другие, нормальные, уважаемые люди, садятся пить чай. Ты догадываешься, что ей осточертела эта скучная улица, перенаселенные дома, дымящие трубы и глухие, высокие кирпичные стены соседних фабрик. Прискорбно. Когда-то она была ничего себе, пока не пошли дети. Возможно, она была Самой красивой сборщицей пожертвований для армии в 1944 году и вышла замуж за прославленного героя, и все ее мечты улетучились одна за другой, и она до сих пор с этим не смирилась. Про себя ты вздыхаешь, но твои губы растянуты в улыбке, пока ты задаешь все те же избитые вопросы:
— Сколько у вас детей? Ваш муж принимает участие в демонстрации в День анзаков? [2] Дети знают, что их отец герой?
Она морщит лоб, беспомощно теребит волосы и улыбается любезному молодому человеку, а в глубине души предвкушает удовольствие бросить снисходительный взгляд на соседей и, может быть, снова увидеть свою фотографию в газетах, как в 1944 году, это ли была не жизнь! Сердце прыгало от радости, хотя, конечно, стыд и позор, что на войне убивают людей, зато в те времена у всех было больше денег.
— Да, он тут, за углом. В котельной стекольного завода. Он вернется не раньше двенадцати, но сторож вас пустит, ведь вы репортер.
Цепляйся за краткий миг славы, женщина. Я бы ни в жизнь не услышал про твоего героя, не прикажи мне шеф вытащить его на свет божий, чтобы заставить подписчиков улыбнуться. Вот так, не жалей красок, они это любят...
— Спасибо, миссис Кейси, я загляну туда прямо сейчас... — Они должны чувствовать, что ты очень занят, это придает солидности.
Снова в машине — хорошо бы купить новую, — осторожно захлопни дверцу, трогай с места без рывка.
Вот они, ворота. Восемь футов высоты, рифленое железо, рядом дверь, в двери — задвижное окошко. Стучи и жди. Окошко отодвигается, появляется голова карлика.
— Кто? Кейси? Это, наверное, Чернявый, парень из котельной. Нет, он не может выйти. Разве можно отойти от котла? Нет, вы не можете войти. Приказ компании. Ничего не могу поделать. Приказ компании. Ладно, тогда позвоню мастеру, поглядим, что он скажет...
Окошко задвигается и запирается. По другой стороне улицы величественно проплывают двое полицейских. Крадется собака. Видно, знает, куда ей надо, — движется быстро и уверенно. Ночь покалывает холодными иглами, окружает ореолом уличные фонари. Вот уже снова появился Грозный Страж Закона. Какой же пароль, мой Благородный Брат? Я допущен, засов на воротах отодвигается.
— Сверните за угол, мимо кучи золы, не наткнитесь на тачку, я бы проводил, да от ворот нельзя отойти.
Голос замирает где-то позади, его глушит бархатная тьма, лязганье, гудение и уханье приближающихся машин. Ты сворачиваешь за угол, и вдруг сверкающий пучок белого и вишнево-красного света вырывается из распахнутой двери и освещает тебе дорогу. За дверью толстяк поднимает кочергу и бьет в адское пекло — облачко золы, и заслонка снова с треском захлопывается. Кочерга стоит у стены, конец раскален добела, искры танцуют вокруг металла, как огненные мухи. Ты неуверенно входишь в освещенную комнату.
В комнате двое; фуфайки, подтяжки, застиранные рабочие брюки с нагрудниками, пояса распущены, грубые башмаки. Шесть футов, два дюйма, тощ, как пальма, — это не тот, кто мне нужен. Пять футов, восемь дюймов, в дверь не пролезет, лысый (почему у лысых грудь обычно бывает волосатая?) — это Кейси.
— Мистер Кейси?
Долговязый смеется. Уверен, что это шутка.
— Вы хотите сказать Чернявый? Парняга, про которого сложили песню: «На макушке у Чернявого ни единого волосика»...
Кейси нетрудно рассмешить. Это хорошо.
— Так-то. А что вам нужно?
Я начинаю сначала. Кейси озадачен. В дальнем углу мягко посвистывает какой-то насос. В помещении пахнет, как на вокзале. Долговязый (конечно, так его все и зовут) берет лопату и небрежным движением снова открывает заслонку. Жар, который вырывается наружу, едва не ослепляет тебя, но тому хоть бы хны. Во всяком случае он в состоянии занести лопату. Как будто и не смотрит, а уголь — тютелька-в-тютельку — пролетает через открытую заслонку и устилает ровным слоем полыхающий ад. Ты покрываешься потом. Он захлопывает заслонку, берет метлу и тщательно заметает в угол несколько крупинок угля.
— Пол должен быть чистым! — Долговязый ухмыляется. — Поскользнешься на угольке — и полетишь вон туда.
От его слов тебя кидает в дрожь.
— Мистер Кейси, не могли бы вы рассказать поподробнее, что, собственно, произошло, почему вы продолжали вести огонь, когда корабль уже тонул?
Занятно. Раньше этот вопрос вовсе не казался таким бессмысленным, но сейчас, глядя на этого толстяка, понимаешь, что ему незачем на него отвечать. Он из тех, кто, взявшись за дело, доводит его до конца, вот и все. Он немало повидал на своем веку, этот Кейси — бык с беззлобным взглядом.
— Я не очень об этом раздумываю, — сказал он с расстановкой. — Успел забыть. Было это давным-давно и сейчас вроде никому не нужно.
— А что тогда случилось? Что вы чувствовали, почему вы решили, что надо остаться, когда все остальные погибли или сбежали? Вам ведь никто не приказывал оставаться!
Ты стоишь перед ним, вопросы роятся у тебя в голове, и вся эта история вдруг задевает тебя за живое.
Кейси собирается с мыслями. Сейчас он заговорит:
— ...когда разорвалась вторая бомба, Джонни, мой друг, погиб. Он был на корме «Эрликона». Конечно, я взбесился. Но не только в том дело. Просто я подумал тогда, что самое правильное — стрелять. Человек должен делать то, что считает правильным.
Насос в углу постепенно сбивается с ритма. Ты замечаешь перемену, только когда Кейси отходит от тебя, чтобы наладить ход. Снова вспышка света и волна жара — это Долговязый открывает заслонки, чтобы пошуровать в топке. Он наваливается всем телом на ручку тяжеленной кочерги и поддевает громадный пласт раскаленного шлака. Глядя, как он это проделывает, ты понимаешь, что одна кочерга весит, наверное, килограммов двадцать, а эта пара управляется с нею без особого напряжения. Ты испытываешь смутное недовольство своими мускулами и принимаешь неопределенные решения заняться спортом, ходить на стадион и тому подобное. Хотя знаешь, что ничего не сделаешь. Эти двое совсем не похожи на твоих собратьев, они на зависть хорошо знают свое дело, есть в них... непоказная спокойная уверенность в себе.