Я умею прыгать через лужи

Этим объясняется и то, почему я не боялся пьяных. 
Когда отец напивался (что случалось редко), я был уверен, что, хотя он предстает перед всеми в ином виде, чем обычно, на самом деле оп по-прежнему остается трезвым и взрослым и лишь скрывает это от других. 
Я с восхищением смотрел на него, когда, вернувшись домой после затянувшегося посещения трактира, он обнимал мать и с возгласом: "А ну-ка!" - начинал кружить ее по кухне в диком танце, сопровождая его оглушительными выкриками. Для меня пьяный был лишь веселым, говорливым, хохочущим человеком, который пошатывался нарочно, для забавы. 
Однажды вечером две сиделки ввели в пашу палату пьяного, доставленного в больницу полицией. Я смотрел на него с удивлением и испугом, потому что он был во власти какой-то силы, с которой не мог совладать. Его била дрожь, из раскрытого рта вяло свисал язык. 
Когда его проводили через открытую дверь, он посмотрел на потолок и закричал: 
- Эй, ты, что ты там делаешь? А ну, слезай! Сейчас я с тобой разделаюсь! 
- Там ничего нет, - сказала одна из сиделок. - Идите же! 
Он шел между ними, как арестованный, то и дело сворачивая к стене, словно слепая лошадь. Наконец они довели его до ванны, 
После ванны его уложили на кровать рядом с постелью, Мика и дали ему снотворное. Глотая лекарство, он издавал какие-то странные звуки и кричал: 
- К черту! - И, словно жалуясь кому-то, добавил: - Это яд, страшно ядовитая штука. 
- Теперь лежите спокойно, - приказала сестра. - Никто вас здесь не тронет. Скоро вы уснете. 
- Фараоны хотели свалить все на меня, - бормотал он. - Мой приятель напал на меня первым... Да, да, так оно и было... А где я, черт возьми? Вы сестра, правда? Да, это так... Здравствуйте... А мы уже месяц гуляем... Я прилягу... Сейчас буду лежать спокойно. 
Сестра, положив руку ему на плечо, мягким движением заставила его опуститься на подушку и немного погодя вышла из палаты. Когда дверь за ней закрылась, он сперва лежал спокойно в воцарившемся полумраке, затем вдруг присел на кровати и стал рассматривать потолок. Он оглядел стены, осмотрел пол, ощупал железную раму кровати, словно исследуя прочность капкана. Тут он заметил Мика, который созерцал его с высоты своих подушек. 
- Здорово, - сказал он. 
- Здорово, - отозвался Мик. - Допился до чертиков? 
- Было дело, - коротко ответил пьяный. - А какая такса в этом заведении? 
- Бесплатно, - сказал Мик. - Тут тебе лафа! 
Пьяница что-то проворчал. У него были толстые, дряблые щеки, заросшие серой щетиной; воспаленные глаза покраснели, веки распухли, словно от слез. Нос у него был большой и мясистый, весь усеянный крупными темными порами, в которых, казалось, прятались корни волос, 
- Я тебя где-то встречал, - сказал он Мику. - Не бывал в Милдьюре? А может, в Оверфлоу, Пайэнгл, Берке?.. 
- Нет, - ответил Мик и полез в свою тумбочку за папиросой. - Никогда там не бывал. 
- Ну, тогда я тебя не знаю. 
Он сидел, уставившись перед собой неподвижным взглядом. Руки его непроизвольно перебирали одеяло. Вдруг он в испуге зашептал: 
- Что там такое? Взгляни: возле стены. Оно движется. 
- Это стул, - сказал Мик, посмотрев туда. 
Пьяница быстро лег и натянул одеяло на голову. Когда я увидел, что он делает, я тоже спрятал голову под одеяло. 
- Эй! - окликнул меня Макдональд, но я не пошевельнулся. - Эй, Алан! 
Я выглянул из-под одеяла. 
- Не бойся, - успокоил он меня. - Он закутил, и у него белая горячка. 
- Что это такое? - спросил я дрогнувшим голосом. 
- Выпил лишнее, вот ему и мерещится всякая чертовщина. Завтра он придет в себя. 
Но я так и не смог уснуть, и, когда ночная сиделка приняла дежурство, я сел и стал смотреть, как она обходbт палату. 
- Подойди-ка сюда, сестричка, - позвал ее пьяница - Я хочу тебе кое-что показать. Захвати свечу. 
Она подошла к его кровати, высоко подняв фонарь, чтобы лучше видеть. Он отвернул одеяло и крепко прижал палец к своей обнаженной ноге. 
- Смотри! Я его поймал. Смотри. 
Он приподнял палец, сиделка наклонилась к нему, и фонарь ярко осветил ее лицо. Она раздраженно махнула рукой. 
- Это бородавка, - сказала она. - Спите. 
- Нет, это не бородавка! Смотри, она движется. 
- Спите, - повторила сиделка и ласково похлопала его по плечу. 
Она укрыла его одеялом. Вид у нее был такой спокойный и хладнокровный, что все мои тревоги улеглись. Скоро я уже спал. 
На следующее утро, еще не совсем очнувшись ото сна, я стал думать о яйцах, лежавших в ящике моего столика. Я пересчитал их лишь вчера, но сейчас в полусне никак не мог вспомнить, сколько их было. 
Больничный завтрак мы съедали без всякого удовольствия. 
- Ешь, только чтобы не умереть с голоду. Иначе озолоти меня, чтобы я прикоснулся к такой еде, - как-то объяснил Ангус новенькому. 
Этот завтрак состоял из тарелки каши и двух тоненьких ломтиков хлеба, слегка намазанных маслом. 
Те из больных, кто мог себе позволить покупать яйца, и те, у кого были друзья или родственники, имевшие своих кур, хранили в тумбочке запас яиц. Они дорожили ими, как сокровищем, и огорчались, когда оставалось одно или два яйца. 
- Запас-то мой на исходе, - говорили они, с хмурым видом заглядывая в тумбочку. 
Каждое утро палату обходила сиделка с кастрюлей в руках. 
- Давайте яйца; кому сварить яйца на завтрак? 
Услышав этот возглас, больные поспешно приподнимались и тянулись к тумбочкам: одни - морщась от боли, медленно, другие - мучительно преодолевая слабость. Приоткрыв ящик, они засовывали руку в пакет из оберточной бумаги или в картонную коробку, где хранились яйца. Прежде чем отдать их сиделке, они писали на каждом свою фамилию, а потом сидели нахохлившись, перебирая их в тусклом утреннем свете, словно печальные птицы в больших гнездах. 
Надписывать яйцо было необходимо из-за споров, которые нередко возникали после варки, когда, например, владелец запаса больших с коричневым оттенком яиц вдруг получал болтун. Некоторые больные гордились свежестью доставленных им яиц и подозрительно нюхали их после варки, утверждая, что им подсунули чужое, лежалое яйцо. Те больные, кому нечего было положить в кастрюлю, смотрели на эту утреннюю церемонию с грустью, к которой нередко примешивалось раздражение. Потом они откидывались на подушки, охая и жалуясь на дурно проверенную ночь. Многие делились емкими запасами с этими несчастливцами.