Цветы абсолютного зла

Но все чаще и чаще, вечерами, когда в комнаты заползали серо-синие, окрашенные в мрачные и какие-то тревожные тона сумерки, находясь в диком напряжении в ожидании возвращения жены с работы и представляя себе этот разговор о деньгах, об аллергии, он вдруг с отчаянием понимал всю ничтожность своих доводов, и ему становилось страшно, что его разоблачат. Что жена его по обыкновению молча, совершенно беззвучно примется собирать свои вещи и, ничего не объясняя, уйдет жить к какой-нибудь своей подруге, такой же дуре, как и она, способной лишь мыть горшки и тарелки в детском саду да замывать грязные колготки детей ясельной группы… Обрадуется ли он своей свободе? Или поймет, что не в состоянии жить один, без постоянной женской заботы? А кто в таком случае будет убирать квартиру, готовить еду, стирать? Уж не красавица ли Оленька? Да, у него отпадет необходимость прятаться в тепличной сторожке, и Оля сможет приходить к нему прямо сюда, в квартиру, но станет ли она это делать и как долго продлятся их отношения?
Это первые две встречи она брала с него за пять минут удовольствия по сто, затем по сто пятьдесят рублей. Затем потребовала триста, о чем и сказала по телефону. У него были деньги, и он снова повел ее в парк. Все происходило очень быстро, и он, с одной стороны, стыдился этого, но с другой – понимал, что это устраивает обоих. Его – потому что он совершал свой акт прямо на земле, подстелив под спину своей юной любовницы пиджак, ее – потому что она делала это исключительно ради денег и никогда не скрывала этого. Оля, как и жена, тоже мало говорила. Могла сказать: «Губу не кусай» или «Чтобы следов нигде не осталось…». Ему казалось, что она даже не смотрит на него, закрывает глаза или глядит куда-то в сторону, ожидая, чтобы все поскорее закончилось. Но это все равно не мешало ему сполна насладиться ее нежным телом, и он чувствовал себя счастливейшим из мужчин, что ему, пусть и на пять минут, принадлежит такое красивое, словно бутон розы, белое тело… Хотя иногда на него накатывало, и он хотел впиться в эти молочные плечи ногтями или кусать, рвать эту теплую, пахнувшую духами и сладким потом плоть. Время от времени он вдруг отчетливо понимал, что жизнь его кончена, что он уже никогда не сможет жить прежней серой жизнью, что если Оля бросит его, то он все равно будет преследовать ее, ходить за ней по пятам, спать у нее на лестнице или под окнами, чтобы только ощущать, пусть даже и невидимое, ее присутствие рядом. Он был опьянен новым, открывшимся ему сильным чувством и готов был даже на преступление, лишь бы иметь возможность встречаться с ней. Сколько раз он видел себя обкрадывающим своих коллег по работе. И хотя еще ничего не совершилось и он еще не перешагнул эту грань в реальной жизни, в мыслях своих он уже раскрыл и опустошил множество сумочек и кошельков… Его колотило от сознания, что когда-нибудь ему все же придется сделать это… Но только позже, говорил он себе, устраиваясь в теплицу сторожем на тысячу рублей и понимая, что совершает еще одну глупость. Как он объяснит жене, где заработанные им в теплице деньги? Потерял? Но это сойдет ему с рук единожды, а что будет потом? Суп с котом. Он не знал, он ничего не знал и не хотел знать…
Как-то раз Оля пришла в теплицу в новой куртке, клетчатой юбке и красной блузке. На ногах – теплые замшевые ботинки. Все было новое, красивое. От нее немного пахло вином.
– Откуда у тебя такие красивые вещи?
– Мать купила, – отмахнулась она, прошла в крохотную комнатку и села на продавленный диван. Легла и закинула руки за голову. – Голова кружится.
– Мать не могла купить тебе такое… И отец тоже… Зачем ты врешь мне?
– А тебе не все равно, кто купил? И что ты вообще знаешь о моей жизни?
Она закрыла глаза, словно ленилась даже смотреть на него. Она лежала такая красивая, с разрумянившимися щеками, полураскрытым ртом, нежная, порочная, готовая отдаться ему по первому требованию, как если бы она была на приеме врача, которого нечего стыдиться.
– У тебя еще кто-то есть?
– Нет у меня никого. Отстань…
…Позже она мылась за шкафом, он слышал плеск воды и не мог не воспользоваться тем, что она занята и не видит его, чтобы не залезть в ее сумочку. Удивительное дело, но денег он там не нашел. Ни рубля. Только помаду, носовой платок, ключи, записку с каким-то адресом… Словом, ничего того, что свидетельствовало бы о том, что у нее появились деньги.
Она вышла из-за шкафа неожиданно и тихо. И сильно хлестнула его по голове мокрым полотенцем…
– Вот гад, роешься в моей сумке?!
Она была в ярости, набросилась на него и стала бить кулаками. Легкая, упругая, гибкая и злая, она извивалась на нем, стараясь попасть прямо по лицу, которое он пытался защитить руками.
– Да успокойся ты, ничего ведь не произошло…
– Это моя сумка, понял? Сумка моя, и жизнь тоже моя, и ты не смеешь прикасаться к ней своими грязными лапами… У меня же может быть что-то свое, свое, понимаешь ты или нет? Вы все грязные свиньи!
Он тогда перехватил ее руки и зажал в кольцо своих рук, сдавил ее так, что ей стало трудно дышать.
– Тебя кто-то обидел? Кто? Ты мне только скажи… Откуда у тебя эта новая одежда? Ты не могла ее купить на те деньги, что даю тебе я… Это вовсе и не деньги для такой девочки, как ты… Я понимаю это, я постараюсь придумать что-то, чтобы денег было больше…
– Почему ты думаешь, что у меня только ты? И вообще я тебя скоро брошу. У меня есть парень. Он молодой, сильный, красивый. Только у него еще чернее на душе, чем у тебя… Боюсь я его, а с тобой мне спокойно… Отпусти меня, я же задохнусь…
Он разжал руки, и она со стоном соскользнула на пол, замерла, подтянув колени к подбородку. Увидев на ее щеках слезы, он поднял ее на руки, усадил к себе на колени и принялся качать как ребенка.
– Если бы ты знал, сколько у него денег… – плакала она теперь уже откровенно, навзрыд, словно лишь это и было главным во всей этой душераздирающей сцене. – У него столько денег, что они не помещаются в его портмоне. У него не кошелек, как у моей матери, а портмоне, набитое тысячными купюрами. Он их даже не считает. А почему? Почему ему деньги достаются так легко, ему достаточно просто попросить у отца, а мне приходится спать с тобой, чтобы было на что сходить в ночной клуб, чтобы увидеться с ним…
Ивлентьев почувствовал, как голова у него наливается кровью, как щеки начинают набирать стыдную красноту, как пульсирует в висках, как слабеют колени. Вот так, наверное, и случается удар, подумал он. Услышать такое… Он и без того понимал, что у Оли есть другая жизнь, но старался не задумываться над этим, чтобы не терзаться всякий раз при мысли, что она предлагает себя другим мужчинам. Теперь же она сказала о конкретном парне, который тоже дает деньги, но только большие деньги… И что же ей приходится делать ему, чтобы заработать их?
– Ты любишь его? – спросил он вовсе не то, о чем хотел спросить.
– С ним нельзя, это опасно… Я не понимаю его… Он на даче собирается строить что-то вроде коровников…
– Не понял… Что такое ты говоришь? – Ивлентьев опешил. – Он что, фермер?
– Ты все равно не поймешь… Он отбирает людей, понимаешь? Он говорит, что в нашем обществе много дебилов, от которых надо избавляться. Он хочет что-то взорвать… Я боюсь его…
– Ты спишь с ним?
Сергей Иванович почувствовал, как вдоль позвоночника, змеясь, проползло отвратительное чувство гадливости и застарелого страха, как если бы внутри его вспомнилось нечто, что заставляло его при других обстоятельствах, много раньше этого дня, уже слышать об этом человеке, и этот человек вызывал у него неприязнь. Он даже извлек из своей зрительной памяти неприятный ему образ и тотчас почувствовал прилив тошноты, как если бы он увидел этого человека реально. Образ долговязого светловолосого парня по фамилии Аш настиг его в самый неподходящий момент, когда он был наиболее уязвим, ранен откровенными признаниями своей маленькой пассии, так сильно изменившей его жизнь и теперь причинявшей ему больше страданий, чем наслаждения.