Лорд Малквист и мистер Мун

На это Мун промолчал.
— А он тебе платит?
— Да.
— Что ж, дядя Джексон и того не делал. «Джексон-шмексон», — подумал Мун; иногда он хотел стать иудеем, но имел самое приблизительное представление о том, с чего начать.
— Это частично сэкономит мне деньги, доставшиеся тяжким трудом.
— Они не твои, — сказал Мун. — Ты зарабатывала не больше моего.
— Я просто шучу, дорогой.
Она принялась выдвигать и задвигать ящики в поисках чего-то — судя по ее наружности, решил Мун, это лифчик.
— Как бы там ни было, мой папочка заслужил их больше, чем твой.
С этим не поспоришь.
— А как же твоя книга, исследования и все остальное?
— Придется работать над ней в свободное время, — напомнил он себе.
Джейн задвинула последний ящик и выудила лифчик из корзины с грязным бельем.
— Ты много написал, дорогой?
— Нет… понимаешь, мне надо подготовить материал.
Все дело в том, чтобы подготовить материал. Нет смысла начинать писать, пока материал не подготовлен. Мун, поэкспериментировав с несколькими вариантами первого предложения, очень сильно это чувствовал. Он обнаружил, что обширность избранного им поля скорее успокаивает, чем отпугивает, но это комкало его стиль; он не мог написать ни одного слова без подозрения, что оно может оказаться неправильным, а если он денек выждет, то промежуточный опыт подскажет правильное. Этому не было конца, и Мун в страхе провидел себя чистым писателем, который, не написав за свою жизнь ровным счетом ничего, на смертном одре сочинит единственное предложение, которое будет сутью всего, что он сэкономил, и умрет, не успев его прохрипеть.
— Быть может, ты прославишься, когда напишешь свою книгу.
— Если меня кто-нибудь не опередит. — (Вот чего еще следовало опасаться.) — С историками такое часто случается.
— О господи, неужели? На твоем месте я бы поторопилась.
— Да, — согласился Мун и принялся наблюдать за ней всерьез.
Ее способ надевать лифчик всегда поражал его и переполнял нежностью. В фильмах и на фотографиях он видел женщин, которые стоят, в нельсоне вывернув руки за спину, и застегивают и расстегивают, нахмурившись и сосредоточившись, будто это некий тест на пригодность для страдающих параличом нижних конечностей. Он никогда не подвергал этот способ сомнению, но когда впервые увидел, как Джейн задом наперед опоясала лифчиком живот — чашки по-дадаистски висели на спине, — застегнула концы спереди, повернула всю конструкцию вокруг тела и подтянула вверх, со щелчком приладив чашки на место, то восхитился изобретательной невинностью, которая десять тысяч лет назад могла дать миру колесо.
Щелк-щелк.
Джейн повернулась — светло-голубой лифчик с белыми кружевными цветами, пояс для подвязок ему в тон и кремово-карамельные чулки, — очаровательно нахмурилась и уперла в щеку указательный палец, позируя фотографу из «Тэтлера»: «Миссис Джейн Мун гадает, где же она забыла свои трусики».
— Ты точно не сидишь на них?
— Да. Возможно, на них сидит Джаспер Джонс. «Мне плевать, мне просто плевать».
Бомба уютно, словно рождественский пудинг, устроилась у него на коленях. Мун погладил ее. Едва он заметил, что опять остался один, как в комнату вернулась Джейн с трусиками в руках.
Она погладила его по голове:
— Умница. Как ты догадался?
Мун сидел на постели, тикая, словно бомба.
«Мне плевать. Мне действительно плевать».
Он пытался придумать вопрос, который вберет в себя все вопросы и даст ответ, который будет всеми ответами, но тот получался таким простым, что Мун в него не верил.
— Знаешь, — сказала Джейн, — я всегда считала, что запах кожи, лошадей, подмышек и всякого такого — самый мужской запах, но должна сказать, что нахожу пряный аромат прикопченных лимонных деревьев, которым благоухает твой лорд, просто рррос-кошным… я представляю, как меня соблазняют под звуки клавесина. Думаю, это признак зрелости, ты так не считаешь?… То есть я привыкла представлять, как меня ррраздевают на горбу скачущего верблюда.
Она весело посмотрела на него.
— Я не умею играть на клавесине, — сказал Мун.
— Возможно, ты сможешь напевать за ширмой или делать еще что-нибудь.
— Да.
Она кисло посмотрела на него:
— Дорогой, я просто шучу.
— Знаю, — сказал Мун. — Знаю.
Джейн улыбнулась ему и успокоилась.
— Джаспер просто в бешенстве! Думаю, твой лорд очень славный и чертовски прекрасно выглядит, и он очень мило относится к Джасперу. Конечно, он же такой утонченный. Он помогает Джасперу со шпорами.
«Шпоры».
— Он их неправильно надел и располосовывает себе ноги всякий раз, как делает шаг, но говорит, что предпочитает носить их так. Конечно, он просто упрямится.
Мун безнадежно решился:
— Кто он, черт его дери, такой и зачем он напялил эту одежду?… И что он делал с тобой?… Джейн, ну почему ты?…
Джейн прикусила губу, чтобы сдержать слезы, задрожавшие на грани воспоминаний.
— Я упала. Мне было очень больно. Ты бы видел, какой там синяк.
— Упала с его лошади?
— Споткнулась в ванной. Мне страшно повезло, что поблизости оказался он, а не ты, — укорила она его.
«Ну не оказался, ну и что? Девушка падает в ванной, расшибает попку, мужа нет, мимоезжий ковбой помогает натереться. На Старом Западе такое случается каждый день».
— Ты удивилась?
— Конечно удивилась, я же упала. Помоги мне застегнуть.
— Удивилась, что ковбой как раз проезжал мимо.
— Глупенький, он не проезжал, он приехал навестить меня.
— И много ковбоев приезжает тебя навестить?
— Двое.
— Не так уж и много.
— Вполне достаточно, дорогой. Не передашь мне одну из вон тех конфеток, а то я чувствую себя зефириной.
В большой, перевязанной ленточкой прозрачной коробке, размером со шляпную, в бумажных гнездышках слоями лежали конфеты. Мун грязно воспользовался тем, что она потянулась за конфетой, и стиснул ее грудь.
— Ты права — ты и впрямь как зефир.
Но вышло как-то глупо (видимо, из-за того, что она не придала этому значения), и он подумал, что если бы сжал ее как-нибудь по-особенному, она издала бы звук, похожий на клаксон.
— И давно они тебя навещают?
— Несколько дней. Бедняжки, они друг друга на дух не переносят.
Каждый ответ порождал у Муна такое чувство, будто реальность находится вне пределов его восприятия. Если он делал определенное движение, менял угол своего существования на обычный, логика и абсурд разделялись. Но так он не мог их ущучить.
Он осторожно положил бомбу на постель рядом с телефоном.
— Что ж, в следующий раз брошу в него бомбу, — сказал Мун.
— Нет, не бросишь, — мягко ответила Джейн, скорее предрекая, чем запрещая. — К тому же ты не причинишь ему никакого вреда, пока не шарахнешь по голове.
— Ты только это и знаешь.
— Дядя Джексон не мог сделать бомбу.
— Эту же сделал.
— Ну так включи ее. Сам увидишь.
— Нет, — сказал Мун. — Не сейчас. Не хочу тратить ее зря.
— Ты идиот, и дядя Джексон был идиотом.
— Он был мастер на все руки. И в бомбах разбирался. Он ведь был ученый, так?
Джейн пренебрежительно взмахнула расческой.
— Ну так включи ее, и посмотрим, что будет.
— Ничего не будет, — ловко увильнул Мун. — У нее двенадцатичасовой взрыватель.
— Меня от этого мутит.
Если бы за дядей Джексоном пришли немцы, ты бы увидела, как она работает.
— Дядя Джексон был чокнутым.
«Вообще-то это правда».
— Но он знал о бомбах все.
— Ты тоже, — добавила Джейн. «А вот это отсюда не следует».
— И ты прекрасно знаешь, — сказала она, — что никогда ничего с ней не сделаешь, так что перестань с ней носиться.
Мун тайком улыбнулся, точно анархист, который ждет, когда подойдет процессия.
Ему почему-то казалось, что губы Джейн накрашены розовым. Он задумался, оптическая это иллюзия или сверхъестественная. Потом заметил, что ее глаза подведены зелеными линиями, уходящими в углубления ее век. Он почувствовал, что все, угнетающее его чувство порядка, необходимо свести к одному объясняющему фактору.