Искатель. 1973. Выпуск №6

— Ты делаешь успехи.
— Обучаюсь конспирации.
— У тебя неудачи?
Николай пожал плечами.
— Пожалуй… все вперемежку: и удачи и неудачи.
— Как у меня. Каждый день педагогические загадки!
— Трудно?
— Привыкаю.
— Кстати, о загадках. Как по-твоему, если мальчишки сделают что-либо предосудительное, они поделятся об этом с товарищами?
— Почти наверняка! По-моему, товарищи у них затем и существуют, чтобы можно было поделиться с ними невыносимыми для детского возраста тайнами. Не поделишься — сердце не выдержит и лопнет.
— Если так, то ребячья тайна обязательно станет известной всем, даже взрослым.
— Вот уж нет! — живо, совсем по-девчоночьи возразила Лариса. — Ты или забыл себя, или не знаешь их психологии. Между собой они обязательно делятся тайнами, но, когда дело доходит до старших и особенно взрослых, ребята замыкаются. И тогда тайну у них не вырвешь никакими силами. Разве только хитростью.
— И все-таки можно?
— Тут есть еще одно обстоятельство. Мы, взрослые, крепко держимся за свои тайны, бережем их и лелеем. У ребят проще. Они натворят что-нибудь, сами расскажут товарищам, хотя бы для того, чтобы выглядеть героями. Причем иногда еще и присочинят, нафантазируют и… вскоре забудут. И те, кто набедокурил, и те, кому доверена тайна. Понимаешь, если бы ребята так же берегли тайны, так же помнили свои поступки и проступки, как взрослые, им бы и жить и учиться некогда было бы.
— Так быстро забывают? — удивился Николай.
— Конечно! Охранный механизм памяти: все ненужное и опасное — вон! Незачем перегружать нервную систему. Вот почему я иногда спорю в учительской со старыми педагогами. Они, видишь ли, теорию подводят, считая, что каждый проступок ученика непременно должен повлечь наказание. Когда бы он ни был совершен. А я считаю, что так делать не следует. Старый, но недавно открывшийся проступок можно простить. Указать на него, лучше всего высмеять — и только. Свои ребята его давным-давно забыли, а наказание обязательно воспримут как несправедливость: когда-то было, а теперь вспомнили. Для них бывшее вчера, а уж тем более позавчера — все равно что происшедшее год или два назад. — Внезапно остановившись, Лариса спросила: — А почему тебя потянуло в педагогические дебри?
— Так… — вздохнул Грошев. — Не исключено, что в одном поганом деле замешан ребенок.
Они долго шли молча. Лариса медленно отпустила руку Николая и решительно, словно собравшись с духом, сказала:
— Знаешь, что мне в тебе не нравится?
Он повернулся к ней. Ее большие карие глаза смотрели прямо и строго. В них не было ни сочувствия, ни теплоты, только строгость и, пожалуй, жалость.
— Мне не нравится твоя подозрительность. Ты подозреваешь всех. Даже детей. Жить так, по-моему, ужасно.
Он долго молчал, ожидая продолжения, но его не последовало.
— Когда мы встречаемся, ты много рассказываешь о своих учениках — это твоя работа. Она тебя волнует. Это и правильно и хорошо. Но тебе не кажется, что ты поступаешь точно так же, как твои ученики?
— Не понимаю…
— Тебе хочется выболтать свою профессиональную тайну. Выболтать и забыть. Ведь она никому не принесет вреда. Верно?
— А ты, оказывается, не слишком высокого мнения о моих попытках поделиться с тобой…
— Не то… Мои тайны, моя работа касаются таких дел и таких людей, когда малейшее разглашение может обернуться драмой, если не трагедией. Вот почему я молчу, пока дело не кончается и разговор о нем не может причинить нового горя другим. В таком случае мое молчание не скрытность, а мои раздумья — не подозрительность.
Она вдруг улыбнулась.
— Пожалуй, ты меня поймал. Свои профессиональные тайны должен уметь хранить каждый. Впрочем, то, что я рассказываю тебе о своих учениках, о своих удачах и неудачах, — это, конечно, мои тайны. Однако здесь и другое…
— Что?
— Проверка на тебе своих мыслей. Вспоминая, я как бы заново восстанавливаю в памяти происшедшее, облик и характер ученика, свои действия и…
— И в ходе рассказа их корректируешь. Ненужное для ясного, логического рассказа отбрасываешь, недостающее — дополняешь?
Она удивленно посмотрела на него, задумалась, потом решительно кивнула.
— Пожалуй, и в этом ты прав…
— Ну вот, а я не имею права делать такой проверки на тебе. Но рассказанное тобой сегодня о ребячьем характере мне может пригодиться.
— Не слишком ли поспешный вывод?
— Я вспомнил себя, проверил твои слова по своему детству и… вот по твоим поступкам. Ты права. Теоретически права.
Они опять помолчали, и Лариса, уже с интересом, искоса наблюдая за ним, примирительно улыбаясь, но несколько затаенно, словно вспоминая свое, давнее, сказала:
— Что ж… Мы и в самом, деле чересчур верим прописным истинам и нашим подозрениям…
— И попробуешь дать совет действовать от противного? — пошутил Грошев.
— Мысль, — рассмеялась Лариса. — Я читала, что французские сыщики ввели в обиход выражение «шерше ля фам» — «ищите женщину». Что ж… Ради женщин совершалось немало преступлений… Но если у тебя в деле замешаны женщины — сделай наоборот: ищи мужчину. Современные женщины делают немало… ради мужчин.
Он уставился на нее удивленно. Почему он об этом ни разу не подумал? Ведь это так естественно — на базе работают одни женщины, молодые, хорошенькие, и они кого-то любят. И кто-то любит их. Мало ли чего не сделаешь ради любви, ради любимого человека… Это мысль!
— Спасибо, — серьезно сказал он. — Я действительно подумаю об этом. Но давай займемся каким-нибудь несерьезным делом. Например, поужинаем, потом пойдем в кино, а лучше на танцы. Мы так давно не танцевали.
Она промолчала.
— Боишься встретиться со своими учениками, и это произведет не тот педагогический эффект, — подзадорил Ларису Грошев.
— При чем тут ученики? — рассердилась она.
— Я помню по своим школьным годам, что хорошо танцующий учитель вызывал у нас, учеников, повышенное уважение. И даже симпатии.
Она искоса посмотрела на него — безмятежно спокойного, чуть насмешливого, улыбнулась:
— Хорошо. Поступим несерьезно.
Они ужинали, танцевали, и, конечно, Лариса встретила своих не то что великовозрастных, но взрослеющих учениц. Мальчишки на танцах отсутствовали. И девчонки смотрели на Ларису с восхищением и с некоторой опаской: танцевала Лариса отлично.
  
9
 
Но сделать подсказанное Ларисой — поискать мужчину — он не успел. Утром его вызвал Ивонин и положил перед Николаем шифровку. В Москве, в ГУМе, женщина продавала свитеры из партии «меченых атомов». Торговка оказалась из того самого города, куда Николай ездил знакомиться с двойником своего дела.
— Поезжай немедленно, — сказал Ивонин. — С МУРом я уже договорился.
Но уехать сразу Грошев не сумел: самолет ушел, а до поезда оставалось несколько часов. И как раз в тот момент к нему пришла заведующая секцией трикотажа. За прошедшие дни она поблекла и осунулась.
— Не знаю, помогу ли… тем более и сама уверена, что Валентина ни в чем не виновата… — начала она, нервно мучая полные красивые пальцы.
— Ну, если есть подозрения… — неопределенно ответил Николай, проводя ее в кабинет. — Все может пригодиться.
— Не знаю, с чего начать…
— По порядку. Так проще… Хотя и длиннее, — он улыбнулся, и женщина постаралась ответить ему улыбкой.
— Валентина Ефимова работает в секции кожгалантереи. Она молода, пришла на базу позже других… Дело свое знает… Но вот что мы вспомнили. Перед прошлой пропажей и теперь она у меня спрашивала: не будет ли мужских свитеров. Чистошерстяных. Прошлый раз я ей сказала, но сейчас и сама не знала. Потому промолчала.
— Не вижу ничего подозрительного… — на всякий случай состорожничал Николай.
— Может быть, поэтому я и не обратила на это внимания, — согласно кивнула заведующая секцией. — Но Валентина потом интересовалась у товароведа, в какие магазины пойдет трикотаж и кто там заведующий. Когда товаровед спросила, зачем ей знать, она ответила, что один знакомый просил. В прошлом это никого бы не удивило. Всех нас время от времени просят или достать нужную вещь, или хотя бы сказать, когда и в какой магазин она поступит.