Искатель. 1973. Выпуск №6
— Конечно!
— Ну у меня все. У вас вопросы будут? Жалобы? Претензии?
Женщина растерянно поерзала и почему-то обиделась. Видно, она ожидала более серьезного допроса, и теперь нерастраченный запас оправданий, внутренней собранности не давал ей сидеть спокойно.
— Что ж теперь будет? — спросила она настороженно.
— Не знаю. Решат. Скорее всего опять штраф. Но, верно, последний. Так что в следующий раз подумайте, прежде чем торговать.
Он торопливо поднялся, словно спешил куда-то, стал собирать документы. Не глядя подал женщине протокол допроса и, пока та внимательно читала его, позвонил. Тютчина подписала протокол, выжидательно и недоумевающе посмотрела на Грошева, но сказать ничего не успела. Ее увели.
Грошев чутьем определил начало того этапа, когда следует действовать быстро и решительно. Он прошел к местному начальству, рассказал о допросе и о том, что сказал Тютчиной. Начальник согласился с предложениями и предположениями Грошева.
— Придется наложить штраф и отпустить.
— Но, пожалуйста, проследите за тем, куда она потом пойдет.
С Петровки Грошев поехал на аэродром и через два часа уже стучал в солидную, крепкую калитку дома Камынина.
Тот вышел в грязной спецовке, с испачканными в земле руками.
— Есть разговор, — проходя, бросил Грошев и, уже усаживаясь на знакомой веранде, задал первый вопрос: — Вы знакомы с Евдокией Лазаревной Тютчиной? — и потому, что на лице Камынина мелькнуло недоумение, уточнил: — Из Н.? — Камынин молчал, словно припоминая, и Грошев, не теряя темпа, опять уточнил: — А кого вы подвозили из Н. в Москву?
— Когда? — сипло спросил Камынин.
— Значит, вы делали это несколько раз. Так вот — три дня назад. И зачем вы ездили в Москву? Насколько мне известно, сейчас как раз разгар цветения. Луковицы не продаются.
— Так вот как раз потому, что цветение. Сейчас на базарах можно увидеть необыкновенные сорта и договориться насчет луковиц. А после цветения наслушаться можно всякого. Купишь, а оно не то…
— Ну а возили вы кого?
— Женщину с ребенком.
Если бы Тютчина была с ребенком и вместе с ним приехала в Москву, то при задержании, а тем более на допросе наверняка сослалась бы на ребенка. Такие, как она, знают, как доброжелателен закон и его представители к женщинам-матерям. Она бы не преминула воспользоваться этим. Но она промолчала. Кстати, если это ее ребенок или хотя бы ее родственник, она побеспокоилась бы о нем. А она молчала.
— Вы точно помните, что она была с ребенком?
— Ну как же не помнить! Я посторонних не беру. Попадешь на инспектора ГАИ, не миновать разговору, будто я подрабатываю на пассажирах. А она на базаре привязалась. Я прошел по цветочным рядам, а она будто знала, что я еду в Москву, — возьмите да возьмите… Отвязаться не удалось, да и неудобно. Мальчишка стоял в сторонке с сумками. Кепка надвинута. Аккуратный такой мальчишка, лет восьми. Я и взял.
Камынин вдруг приоткрыл рот, глаза у него округлились, и он почти с ужасом уставился на Грошева.
— Слушайте, а ведь я теперь припоминаю… То ж ведь, кажется, не мальчишка. Ведь сумки у него были огромные. Спортивные, туго набитые. А он их подхватил как пушинку, когда садился в машину. И сел как-то странно, за мою спину, и за всю дорогу слова не сказал. Она трещала, а он ни гугу. На ребенка он не похож. Помнится, водочкой попахивало. Или это от нее? И вышел он как-то странно, так, что я и лица его не увидел. Нет, товарищ Грошев, то был не мальчишка.
Камынин говорил так горячо, так убежденно, что Николай невольно поддался его настрою и спросил почти заговорщически:
— А кто же это?
Камынин принял тон как вполне закономерный и наклонился вперед:
— Лилипут! Честное слово, лилипут.
У Грошева слегка перехватило дыхание. Мысли потекли стремительно и четко. Факты выстраивались в понятную линию будто по нивелиру. Однако в тот момент, когда ему неудержимо захотелось поделиться этими, как ему казалось, уже не подозрениями, а фактами, он решил, что лучше послушать Камынина. Может быть, и он подтвердит новую, теперь лежащую на поверхности версию. И Камынин ее подтвердил.
— Мне теперь ясно, как все делалось. Это лилипут вытаскивал трикотаж с базы. Он маленький, тоненький, он пролезет в вентиляционное отверстие. Как он туда поднимался и как спускался — не знаю. Лестницу я бы заметил.
— А почему вы решили, что эта женщина и лилипут связаны с кражами? — осторожно, словно проверяя себя, а заодно и Камынина, спросил Грошев.
— Как же тут не догадаться? Вы ведь этим делом занимаетесь. А я на подозрении. Как и все наши. И давайте лучше не терять времени. Сядем на машину, поедем в Н. и разыщем лилипута. Чует мое сердце — он тут главный закоперщик.
Грошева не оставляло ощущение, что он стоит на пороге разгадки дела, и он не колебался: рисковать в такой ситуации можно и должно.
— У вас есть его адрес?
— Ну, не думаю, чтобы в городе жило много лилипутов. Вам сразу укажут его адрес.
Да, Камынин не так прост. У него быстрый ум, и он умеет действовать смело и решительно.
Дежурной машины, как на грех, не оказалось.
11
Камынин вел «Волгу» мастерски — спокойно, даже будто лениво, но используя каждую благоприятную возможность. Он разгонял машину перед спуском, вовремя включал скорость у подъема, на обгон шел осторожно, но обгонял энергично. И молчал.
«Пожалуй, когда он вез Тютчину, о цветах он с ней не беседовал. Она и тут врет, — думал Грошев. — Странно и то, что она привязалась к нему на рынке, как будто заранее знала, что он едет в Москву. Да… Не все здесь понятно. Но лилипут… Лилипут — это интересно. Это, пожалуй, наиболее вероятно».
В Н. им без труда сообщили адрес лилипута. Он был пенсионером, владел домом на окраине и отличался довольно вредным и скандальным характером. В милиции знали Анатолия Лаврова хорошо… Побывал он и в вытрезвителе. О нем отзывались не столь плохо, сколь недоуменно.
Домик Лаврова стоял на углу, и, прежде чем войти в него, Грошев определил, что во двор ведут два входа — один с улицы, рядом с воротами, а второй — калитка — проделан в заборе по переулку. От нее вела тропка к водозаборной колонке. Дорога в ворота была наезженной.
Оба входа оказались запертыми. Грошев долго стучал, но ему никто не ответил.
— Придется наведаться позже, — сказал он оперативнику, приехавшему вместе с ними. — Проверьте связи Тютчиной, а я заеду еще в одно место.
В таксомоторном парке, словно Грошев подгадал, шло общее собрание. Шебалин, когда его вызвали, поднялся легко, шел уверенно: статный, красивый мужчина лет тридцати, как раз из таких, которым все удается. Они прошли в пустую контору. Только здесь Грошев показал свое удостоверение. На скулах Шебалина набухли желваки.
— Слушаю, — с ленцой проговорил он и откинулся на спинку стула. — Опять не того возил и совсем не туда?
— Вроде того… Бывало?
— Такси, чего не бывает.
— Вы знаете Николая Прохорова?
— Шофера из междугородки? Знаю. Он мне еще свитер доставал.
— Где же это он вам доставал?
— Да, собственно, не он, а я сам покупал. Он только на базе узнавал, куда их привезут. А я уж сам старался.
— Получалось?
— А как же! У нас все получается.
— Вы часто бываете в нашем городе?
— Да как сказать… Есть пассажиры — бываю, нет — в другое место еду.
Держался он доброжелательно, но чувствовалось, что дается, ему это нелегко, словно он ждет каких-то опасных вопросов. Впрочем, какой шофер при встрече с представителями следственных органов не ждет каверзы?
— Лаврова Анатолия не знаете?
— Это лилипутика? Кто ж его не знает: выпивоха порядочный и делец. Я его в ваш город не раз возил.
— И обратно он с вами возвращался?
— Бывало, что и обратно. Возьмет там вещички и едет.
— Но ведь это недешево. А он на пенсии — не разгуляешься.
— Не так уж дорого. Едет-то он не один. Он жадноватый — попутчиков дожидается. Тогда выходит дешево.