Будущая эволюция человека. Евгеника двадцать первого века

  
Джон Глэд
 
БУДУЩАЯ ЭВОЛЮЦИЯ ЧЕЛОВЕКА
 
Евгеника двадцать первого века
 
   
Предисловие к русскому изданию
 
Россия, где привыкли столь щедро разбрасываться талантливыми и образованными людьми, пошла еще дальше по пути самоуничтожения: ее граждане перестали плодиться, В настоящее время средняя россиянка производит на свет 1,3 ребенка, в то время как для простого воспроизведения популяции необходимо 2,1.
Россия в этом отношении не одинока, но плотность населения в соседних странах позволяет им несравненно большую свободу действий. Число китайцев на квадратный километр превышает число россиян в 16 раз. (Что было бы, если бы в свое время Китай не ограничил рождаемость одним ребенком на семью?) Соответственно число немцев выше российского показателя в 27 раз, число японцев — в 40 раз. Это касается Российской Федерации в целом. Сибирь практически безлюдна.
Оглядываясь на недавние годы холодной войны, невольно удивляешься сути этого конфликта: обе стороны преследовали одну и ту же цель — материальное благосостояние. Между тем демографические процессы практически игнорировались и в СССР, и в Восточной и Западной Европе, и в США, и в Японии. Но для малонаселенной России сложившаяся ситуация чревата особым риском. Не распадется ли Россия? Одна надежда, что соседи переживают собственный демографический коллапс. Государства с постаревшим населением менее склонны к агрессивным действиям.
Когда в 1982 году я прогнозировал развал СССР, мои статьи широко перепечатывались в американской прессе, но советского ответа не последовало. Теперь грозит новый этап. Демографическая структура России перевернута вверх ногами, и совершенно очевидно, что только проведение динамичной популяционной политики может уберечь страну от коллапса по югославскому образцу. Для этого потребуется огромное политическое усилие.
  
Введение
 
 
Я с вами, вы, мужи и жены поколений, 
 
Всех, — тех, кто были, есть и будут 
 
И днесь, и присно, и вовеки …
 
Уолт Уитмен, «Crossing Brooklyn Ferry»
 
Первая мировая война и последовавшая депрессия подорвали психологию имперских и классовых привилегий, возник вакуум, в котором установился климат жесткого эгалитаризма. В западном обществе двадцатого века возобладала новая, унифицированная идеология. Фрейдизм, марксизм, бихевиоризм Б.Ф. Скиннера, культурная история Франца Боаса, антропология Маргарет Мид — все эти учения выдвигали на первый план неограниченную пластичность и программируемость биологического вида homo sapiens. Вновь и вновь разъяснялось, что человеческие умы мало чем отличаются друг от друга по своим врожденным качествам, что разница объясняется воспитанием и образованием. По аналогии с компьютером, программное обеспечение — это все, а «железо» одно и то же и, стало быть, не имеет значения. Дорога к счастливому будущему пролегает через улучшение окружающей среды, и только. В последней трети двадцатого столетия ученым все еще дозволялось более или менее свободно преподавать теорию эволюции, однако эта свобода не распространялась на будущую эволюцию человечества. Любопытно, что замалчивание этой темы совпало с революцией в понимании, что такое генетика. Ныне эта цензура отменена, и даже самые непримиримые враги евгенической науки признают, что отстаивать запрет на евгенику больше невозможно.
Хотя круг лиц, озабоченных будущим генетическим устроением человечества, невелик, достаточно идеологической искры в этой области, чтобы вызвать пожар. В результате враждебность слишком часто оттесняет разумное обсуждение. Общество избегает этих вопросов, но они упорно продолжают стоять перед нами, требуя если не разрешения, то хотя бы признания. В этой книге представлены аргументы — прежде замалчиваемые, но теперь активно выдвигаемые — в пользу возрождения евгенического движения.
* * * 
Как бы мы, люди, ни гордились нашими достижениями, мы, в сущности, не продвинулись в решении коренных вопросов бытия дальше уровня пещерных жителей. Мы не в силах вообразить бесконечность прошлого и будущего, и точно так же мы не способны представить себе время, имеющее начало и конец. Однако психологически мы нуждаемся в некоторой системе координат — концепции бытия, определяющей наше место во Вселенной. Пытаясь заполнить пустоту, мы предаемся мифотворчеству.
Всякое мировоззрение должно, во-первых, объяснить нам устройство Вселенной и, во-вторых, заглушить наши страхи и пойти навстречу нашим стремлениям. Логика здесь отнюдь не обязательна. Миф может противоречить самому себе, может оказаться в разладе с реальностью.
Где и когда бы мы ни жили, мы неизбежно ощущаем себя средоточием мироздания. Мифы других культур в лучшем случае вызывают у нас снисходительную усмешку, или же мы идем на них войной, чтобы навязать им наше — разумеется, единственно верное — мировоззрение.
Вплоть до середины девятнадцатого столетия западный мир в своих представлениях об устройстве Вселенной опирался на Книгу Бытия. Но открытие эволюции представило совершенно иное объяснение происхождения человека. Пытаясь согласовать религию с наукой, мы создали новую мифологию, и неудивительно, что мифология эта полна противоречий;
а) В то время как другие виды животных и растений могут подвергаться существенным изменениям в течение всего лишь нескольких поколений, мы утверждаем, что тысячи поколений в самых разных условиях отбора и выборочного спаривания оставили только незначительный генетический разброс в нашем виде.
б) Интеллектуалы (в отличие от иного среднего обывателя) не сомневаются, что мы — продукт эволюции. При этом, однако, они также убеждены, что человеческие существа — единственный вид, более не подверженный этому процессу.
в) Несмотря на то, что общество материально поощряет способности и смекалку практически в любом роде деятельности, принято считать, что подобные факторы не играют никакой роли в формировании социальных классов. Предполагается, что этот процесс зависит от случая или от наследственных привилегий. Ученые, авторитет которых доминирует на издательском рынке и в академических кругах, отрицают даже различия врожденного IQ в разных человеческих популяциях.
г) Мы создали целую индустрию академического тестирования, но полученные с ее помощью данные объявлены не просто приблизительными, а вообще лишенными какой бы то ни было ценности.
д) Из поколения в поколение семьи становятся все малочисленней. Люди, умственно одаренные, не оставляют себе замену (этого как раз и опасались ученые еще в XIX веке). Но мы спокойно принимаем это как данность.
е) Мы все успешней прибегаем к способу избавиться от естественного отбора — он называется «медициной» — и твердо убеждены, что будущие поколения нисколько от этого не пострадают.
ж) Напряженно трудясь над картированием генома человека, мы продолжаем исходить из категорий морали по отношению к научно объяснимому поведению.
з) Хотя наше общество, подобно всем другим животным популяциям, зиждется на ритуале спаривания, у человека этот процесс управляется несметным количеством маскирующих табу и фетишей. Пропасть между реальностью и фантазией тут — глубже некуда.
и) Мы создали кастовое общество, которое кооптирует талант у менее привилегированных каст. Эффективно манипулируя ими, эксплуатируя их, мы в то же время провозглашаем своим девизом равенство возможностей.
к) Мы закрываем глаза на то, что наш вид можно безошибочно охарактеризовать как патологический. Освободившись (очень ненадолго) от оков естественного отбора, забыв об ограниченности природных ресурсов, мы обрушили на себя и на другие биологические виды шквал экологического разрушения.
л) Мы создали нестабильную экономику, основанную на истощении ресурсов, и рвемся к еще более высоким уровням потребления. Этот процесс безмозглого проедания наследственных богатств мы провозгласили целью нашего общества.