Игра по-крупному

Из-за  какой  только дури  не  попадали  люди  на стройки народного хозяйства, прозванные "химией" то ли в честь незабвенной химизации народного хозяйства, на фронты которой посылались первые ласточки Указа 1964 года, то ли из-за полной неразберихи в статусе условно осужденного: с одной стороны, осужден условно и свободы терять не должен, с другой стороны -- обязан трудиться там, куда пошлют, и спать, где тебе укажет милиция; она же даст разрешение на поездку в выходные дни домой. Ссылка не ссылка, высылка не высылка, но живешь за забором и паспорт твой в спецчасти под замком. Но избирательских и иных гражданских прав при этом не теряешь. Одним словом -- "химия".
Каких только разгильдяев, ханыг, прохиндеев, чудиков и обормотов не встретил Фирсов в спецкомендатуре!
На первом месте по представительству шла пьяная дурь с кулаками -- хулиганы, "бакланщики", статья 206 за разными частями. Как казалось Фирсову, их лечить следовало, а не осуждать, пусть и условно. Они и там, за забором, углядев слабые стороны надзора, "клали на все болт" и пили в дни получек как чесоточные лошади, пока их за нарушение режима не отправляли на зону -- "закрывали". Это племя -- пришибленное и хмурое в безденежье, неразговорчивое во трезвости, но горластое во хмелю -- уходило на зону, но не избывало -- с воли, в узкий турникет спецкомендатуры перлись и перлись с чемоданами и рюкзаками новые "бакланщики", обнадеженные слухами о половине срока и условно-досрочном освобождении -- УДО. Но какое там УДО!.. Единицы ушли "по половинке" за полтора года, что пробыл там Игорь, и десятки -- в зону, в зону... ""Химия" -- это свобода в кредит", как мудро сказал Фирсову Славка Гостомыслов, кандидат наук из Университета, придя в первый же вечер засвидетельствовать свое почтение образованному коллеге.
Замечен в пьянке -- минус. Отсутствовал на вечерней проверке без уважительной причины -- минус. Удрал в самоволку или задержался из увольнения -- ба-а-льшой минус, лишаешься права выезда на шесть месяцев. Не вышел на работу -- опять минус. А для УДО надо не иметь ни одного минуса, а лишь одни плюсы: грамоты, благодарности, заседать в совете общежития или отряда...
На втором месте шли, пожалуй, хозяйственники -- строители, бухгалтеры, директора фильмов, торговля и прочий люд с руководящим положением. Те вели себя тихо, но жестко, собирались по вечерам в своих чистых квартирах, чаевничали, смотрели привезенные из дома телевизоры, беседовали неспешно и заседали в советах отрядов, а то и общежития -- "советчики". Они и решали, кому из провинившихся вынести предупреждение, кому выговор, кого лишить поездки домой на выходные. Все, что строже, -- брала на себя администрация. "Советчики" не жаловали "бакланщиков"; случалось, и били втихаря, но начальству их сами не сдавали, к зоне не подталкивали, понимая, что если здесь человеку не сахар, то там и подавно не мед.
Много было народу, угодившего под суд от автомобильной баранки -- наезд на человека, аварии с увечьями и смертельными исходами, и хотя Фирсов тоже шел по этой самой 211-й статье, не являясь ни владельцем личного автомобиля, ни профессиональным шофером, этот контингент не принял его за своего, поскольку Игорь сразу же был отнесен к "начальству", и в отряде за ним укрепилось прозвище Доцент, навеянное, очевидно, его аспирантским прошлым.
Взяточники, мошенники, спекулянты, неумышленные убийцы, случайные поджигатели, мелкие воришки, "халаты" (проявившие преступную халатность), уклоняющиеся от уплаты алиментов или воинской повинности находились в комендатуре в качестве прослойки, дополняя общую картину человеческого безрассудства и страстей.
Но были люди и вовсе, как казалось Фирсову, случайные, угодившие под суд либо по незнанию законов, либо потому, что закон сам не знал в своей неуклюжести, чего ему надо от человека, и лез на него, как танк на врага: дави его, гада, и все тут!..
Фирсов, например, так и не смог понять, за что отдали под суд, продержав три месяца в "Крестах", пожилого столяра-плотника Мишу, его первого соседа по квартире, мастера золотке руки, усмотрев в нем тунеядца и устроив показательный суд в жилконторе.
Миша получил год "химии", и говорили, что ему повезло -- с его статьей обычно дают зону. Мишу арестовали как бомжа и тунеядца, хотя бомжом он был по чисто формальному признаку: год назад бывшая супруга лишила Мишу прописки как отсутствующего длительное время и, что самое печальное, не поставив его в известность о предпринятой акции, хотя и знала, где найти его -- он обитал у своей тетки на Васильевском. К тунеядцам же Миша был отнесен потому, что в его трудовой книжке за записью об увольнении около года не следовала запись "принят на работу". Сам Миша придерживался той точки зрения, что отработал уже свои сорок лет, а поскольку "все вокруг пропитано лжой" и дважды его надували с получением казенной квартиры,  то нет смысла дальше слушать обещания начальников и горбатиться ради их плана -- надо на старости лет пожить свободно и достойно, как позволяет ему его высокая квалификация. Зимой Миша халтурил в магазинах -- отделывал прилавки, кабинеты, подсобки, ставил двери и загородки, искусно подрубал мясные колоды, убирая у них впадины и придавая верхней части некоторую выпуклость, отчего мясо рубилось и резалось легко, как натянутое, -- директора передавали старательного Мишу из рук в руки, на манер эстафетной палочки, а к лету Миша рядился к тем же директорам достраивать дачи, ладить крылечки, веранды, перестилать полы. Миша работал неторопливо и брал с заказчика двадцать пять рублей в день плюс горячее питание.
-- Да я жизнь прожил, -- горячился Миша и пытался зажечь спичку, чтобы поставить вариться картошку. --  да меня немец два раза к стенке ставил, да я пахал от зари до зари, а они -- тунеядец! На нарах, как последнюю суку, три месяца до суда держали. А, Игорь, представляешь?
-- Представляю...
-- Следователь за три дня все бумаги оформил, а потом очереди ждал в суд. А здесь? -- Миша кивал на окно, которое выходило во двор комендатуры: пустая спортплощадка, барак клуба, чахлые клумбы, обложенные кирпичом. -- Оформили плотником-бетонщиком третьего разряда, поставили на лопату раствор подавать. Я инспектору говорю: "Я столяр пятого разряда, направьте меня на жилой дом, я один всю столярку сделаю. Ведь требуются!" -- "Нет, -- говорит, -- ты "химик", работай, куда поставили. В тепло захотел?" А у меня ноги больные. -- Миша садился на стул и показывал распухшие колени. -- День по холоду в резиновых сапогах походил, и привет! А больничный только на пять дней дают, и то без оплаты. Если, говорят, не можете трудиться на стройках народного хозяйства, отправим вас в тюрьму конверты клеить. Ну скажи, это по уму делается?
-- А ты что, воевал? -- спрашивал Фирсов. -- Почему тебя немец к стенке ставил?
-- Да какое воевал! Мне двенадцать лет было, в Пушкинских Горах жили. В лес к партизанам бегали, еду да оружие носили. Поймали нас с братом и расстрелять хотели. Уже во двор вывели, мы стоим бледные, ноги не держат, а тут ихний офицер вышел. Посмотрел на нас и давай орать. Орал, орал, потом пинков надавал и на конюшню отправил -- пороть. Еле до дому потом добрели -- мать думала, нас уже расстреляли...
-- А второй раз?
-- Уздечку с медным набором украл... -- Миша курил и равнодушно смотрел на таракана, ползущего по газовой плите. -- Длительная история. Немцы тоже разные были. Не все такие, как их изображают...
Пропал потом Миша -- поехал на Новый год к тетке и как в воду канул. Приходил потный оперативник с красными похмельными глазами, расспрашивал Фирсова о бывшем соседе, но Фирсов сказал, что ничего не знает.
То, что в спецкомендатуре спокойней ничего не знать и ничего не видеть, Фирсов уловил быстро. С языком у него и раньше был полный порядок. "Язык до Вологды доводит, -- частенько сообщал Славка Гостомыслов, с которым Фирсов вскоре сблизился. -- А вологодский конвой шутить не любит".
Миша сгинул, и через пару недель к Фирсову поселили Максимова -- рыжего детину, который посредством веснушчатого кулака попытался отомстить сразу всем профурсеткам мира, чем и обеспечил себе три года строек народного хозяйства. Хулиган. Но это отдельная история.