Роман с героиней

Медведев со смущенной улыбкой пожал плечами. 
-- Я уже привыкла, -- мужчины всегда про детей спрашивают, чтобы мой возраст вычислить... А детям... Дочке восемнадцать, учится на антиквара. Сыну двадцать, закончил Академию туризма. Я свой возраст никогда не скрываю... Все, что есть, -- мое. -- Она отхлебнула кофе и поставила чашку на стол. 
Они помолчали, и Медведеву показалось, что Оксана рада неожиданному знакомству, легкому разговору и не торопится уходить. 
-- У вас все в порядке? -- негромко спросил Медведев. -- Когда я увидел вас там, в ресторанчике... Мне показалось, у вас нехорошо на душе... 
-- Устала просто. Все никак от своей работы отойти не могу. -- Она поправила прическу -- пышные, словно кукольные волосы соломенного цвета. -Хотела в парикмахерскую зайти, да все уже закрыто... 
-- Вы здесь одна или с группой? 
-- Одна. -- Оксана посмотрела по сторонам улицы, словно поджидала кого-то. -- А вы купаетесь? 
Едва Оксана оказалась за столиком, грек принес вторую пепельницу, спросил, откуда она приехала (Медведева он ни о чем не спрашивал, словно его и не было за столом), сладко улыбнулся, поставил в вазочку фиолетовый цветочек -- они в изобилии росли в округе: "Это для вас, мадам!" -- и постоял рядом, ожидая, очевидно, продвижения успешно начатой светской беседы. Медведев посмотрел на него пристально-вопросительно, но тот не смутился, сделал вид, что ничего не понимает, и вообще -- "Здесь хозяин я, -- читалось на его лице. -- Мадам в гостях у меня!" Медведев подумал, что глаза грека много повидали, но мало видели, и сказал, что пока они в его услугах не нуждаются, спасибо. 
-- Я раньше тоже бизнесом занимался, -- сказал Медведев. -- И детективы издавал, и книги продавал, а потом плюнул на все и организовал маленькое издательство -- нечто вроде писательского клуба. Жена недавно подсчитала, что я потерял в заработке в семь раз... 
-- Что же бросили? 
-- Неинтересно стало. -- Медведев повертел в руках пачку сигарет, сдерживаясь, чтобы не закурить. Сунул ее в карман рубашки. -- И мир поменялся... Хотите еще кофе? Или, может быть, пройдемся? Вы где остановились? 
-- Отель "Медитерранеан", на набережной. -- Оксана повесила сумочку на плечо. 
Она определенно кого-то напоминала. Певицу? Актрису?.. 
-- И давно вы здесь? 
Оксана сказала, что на острове она отдыхает -- тут она призадумалась -четвертый день. 
"Она что-то недоговаривает, -- быстро подумал Медведев. -- Не должна такая женщина в одиночестве ехать в мертвый сезон к морю и бесцельно бродить по городку", -- но тут же оставил эту мысль, увлеченный разговором и осторожным разглядыванием собеседницы. 
Оксана прошуршала пакетами и поднялась. 
Медведев подошел к стойке и расплатился. Грек торопливо выскользнул с подносом на улицу, собрал посуду и напел вслед Оксане комплиментов, как своей знакомой. Медведев, не оборачиваясь, пристроил для грека увесистый кулак за спиной и потряс им на прощание. 
Они прошли в молчании полутемной улочкой и повернули направо. С рокотом промчался кожаный мотоциклист-укротитель, держа за рога блестящего быка. 
-- А где ваш Центр? 
Медведев остановился и покрутил головой. Среди высоких темных деревьев светлели особняки с разноцветными флагами белья, вывешенного в лоджиях на просушку, и желтыми шариками апельсинов в глубине сада. За ажурной оградой угадывалась православная церковь, закрытая уже третий день -- карлица с безобразным лицом, с ней можно было разговаривать, только собрав волю в кулак, пуская пузыри, объясняла Медведеву, что храм откроется в субботу. 
-- Ага! -- Медведев извинился улыбкой за свою растерянность. -- Вон там, на холме Монте-Смит, прямо над морем. Хотите взглянуть? 
-- Хочу. А таксофон там есть? Мне надо маме позвонить. 
Они пошли узкими улочками к темному холму, на вершине которого прилепился писательский Центр -- гостиница из семи номеров с бетонным копытом террасы над обрывом, где Медведев, проснувшись к полудню, делал разминку и расхаживал потом с чашкой кофе. 
На первый взгляд Медведев казался флегматичным и слегка робким. Очки, ежик темных волос на крупной голове, неторопливость движений придавали ему вид добродушного увальня, обреченного быть в компаниях на вторых ролях: молчать, когда все говорят, помогать хозяйке накрывать на стол, безропотно брести в дежурный магазин за кончившимся хлебом, лимонадом или водкой, чтобы потом, когда остальные гости будут пьяно топтаться под музыку в полумраке комнаты, сидеть в углу у торшера и разглядывать в семейном альбоме фотографии голеньких младенцев. Да, листать альбом, приглядывать за хозяйским дитем, отправленным в кроватку, и сажать упившегося любимчика компании в такси, ссужая его деньгами без всякой надежды на отдачу. 
Но стоило Медведеву скинуть пиджак, чтобы откликнуться на просьбу хозяйки и принести из коридора массивное кресло для опоздавшего гостя, как выявлялись расчетливая скупость движений, ухватистость рук и мощь торса -та, которую природа щедро отпустила человеку в юности, позаботившись, чтобы маршрутный лист биографии снабжал его в молодые годы достойными занятиями: работать топором, пилой, лопатой, носить на спине мешки, валить лес, замешивать бетон в дощатом коробе, класть кирпичные стены, вытягивать засевшие в липкой грязи машины, копать траншеи "от забора и до обеда", выходить на ринг в полутяже, играть центральным защитником в институтской футбольной команде, разгружать ночами вагоны с бочковой селедкой и говяжьими тушами, вздернутыми на крюки и искрящимися инеем в вагоне-рефрижераторе, где стоит морозный туман и лампочки тускло светят желтыми кольцами. Медведев весело вносил кресло, бибикая гостям, чтобы они расступились, и опускал его с высоты своего роста плавно и точно, как подъемный кран мог бы опустить табуреточку. 
Его молчаливость в жарких спорах иногда принималась незнакомыми людьми за робость и непонимание происходящего. Тихий голос, которым он вдруг начинал говорить, казался спорящим признаком неуверенности, желания уйти от неприятного разговора, все сгладить и уступить. Так и случилось несколько лет назад в маленькой югославской деревушке, куда Медведев пробрался по собственной воле, поверив институтскому приятелю, казаку-разбойнику, что он едет помогать России, и о чем он впоследствии не любил вспоминать. 
Приятель, Федор, курировал, как он выражался, некие поставки нашим добровольцам, и Медведев, напросившись в эту поездку, сидел тогда за дощатым столом в ночном саду вместе с тремя переговорщиками в качестве спонсора процесса, что частично соответствовало действительности -- пять тысяч долларов он отдал Федору еще до поездки -- на бинты, медикаменты и питание для братьев-казачков. 
Ругаться стали после первой же чарки. Над столом висела тусклая желтая лампа, о ее стекло нудно билась мошкара, Федор поливал казачков матом, требовал отчетов, возврата каких-то сумм, грозил доложить куренному атаману, пристукивал кулаком по столу, Медведев молчал, понимая, что дело грязное, и когда два быстроглазых мужичка переглянулись, нехорошо заулыбались, закивали головами, он понял, что скоро их будут бить, а то и убивать -- два автомата были приставлены к чинаре. Как бы по нужде он пошел, пошатываясь, к темной изгороди сада, снял с нее верхнюю жердь, подержал в руках, оглядел, словно проверяя, достаточно ли она ровна для известной лишь ему цели, и неспешно двинулся к столу. Казачки посмотрели на него искоса и хмуро -- то ли перепил этот молчаливый увалень и решил почудить, то ли наладить чего собрался. Один из них, сидевший ближе к чинаре, все же мягко потянулся к "акаэму", а второй, отложив нож и вилку, двинул руку за спину, к кобуре. Федор булькающим голосом еще поучал казачков, но его глаза уже белели от страха, и он заносил ногу над скамейкой, чтобы выскочить из-за стола. Медведев махнул увесистой жердиной, вжикнул теплый ночной воздух, хрустнуло, и тот, чьи пальцы уже схватили ствол автомата, влетел головой в чинару. Вторым посвистом и хрустом вышибло из-за стола рвущего из кобуры пистолет. Медведев нагнулся за очками и услышал, как из того, что лежал под чинарой, с ровным зудением что-то сочится. Он быстро надел очки -- стекла оказались в порядке -- и увидел, как темнеет в паху камуфляжная форма лежавшего. Федор схватил со скамейки сумку, оглянулся на темный дом, в котором жили бурые от возраста старик со старухой и было слышно, как скребется и скулит за дверью собака, и метнулся к воротам: "Уходим!"