Цыгане

- А как же без сахара? - забеспокоилась бабушка Нина. 
- Без сахара нельзя! - заявила Оксана. 
- Господи, что же мне делать? - Старушка готова была расплакаться. 
Оксана полезла рукой в карман, скрытый в складках ее широкой пестрой юбки, извлекла три кусочка леденца и бросила их в таз. 
- Боже всесильный, ниспошли добра и радостей этой милосердной женщине! - Бабушка Нина перекрестила Оксану. 
- Чего это она? - отодвинулась цыганка. 
- Благословляет тебя. 
- Вот еще... 
Оксана долго мешала воду рукой. Когда соль и леденцы растаяли, она опустила в таз кольцо. 
- Чистое золото? - спросила она. 
- Червонное! - ответила с гордостью бабушка Нина. 
- Гадать-то про кого? 
- Про сына, сына, Гришу моего! 
Оксана прищурила глаза и зашептала что-то на родном языке. 
- Переведи! - попросила меня старушка. 
- Да не понимаю я, она по-своему говорит! - объяснил я. 
Долго бормотала Оксана. Вдруг она замолчала, повернулась к бабушке Нине и заговорила по-русски: 
- Вижу... Жив он... Среди чужих людей... Хочет идти домой... Не пускают его... Ага! В плену он! В плену! Понимаешь? 
- Сыночек! - воздела руки старушка. - Лишь бы жить ему... 
- На голове у него повязка... Окровавленная повязка... Что это? А, он был ранен... Да, был ранен, но он жив... 
Бабушка Нина с подозрением взглянула на цыганку, потом быстро встала, подошла к образу, вернулась к нам и протянула Оксане письмо - то самое неотправленное письмо сына с засохшей кровью. 
- А вот это? Как же быть с этим? 
Оксана побледнела. 
- Ты куда меня привел, болван?! - прошептала она. 
Что я мог ответить? 
Оксана задумалась. Я и бабушка Нина с нетерпением смотрели на нее. 
После долгого молчания цыганка подняла голову: 
- Письмо было отправлено с другим человеком... И этот человек убит. Письмо лежало в кармане у того, у другого человека... Твой сын жив... 
Бабушка Нина опустилась перед Оксаной на колени. 
- Заклинаю тебя дитем, которого ты ожидаешь... 
- Что? 
Я перевел. 
Оксана обомлела, побледнела, лицо ее окаменело, глаза расширились. Она прикрыла, словно защищая, живот руками, потом начала медленно поглаживать его. Губы женщины что-то шептали на непонятном языке. Мне показалось, что она молится - горячо, самозабвенно, выпрашивая у своего бога прощение за содеянное тяжкое преступление... Постепенно она отошла, успокоилась, на зарумянившемся ее лице разлилось чудное умиротворение. Потом она улыбнулась и сказала: 
- Объясни старушке - жив ее сын. И вот ей знамение: у меня начинаются роды. Родится сын, и я назову его Гришей! 
И пока я дрожащим голосом переводил сказанное бабушке Нине, которая целовала босые ноги цыганки, душераздирающий вопль Оксаны оглушил все вокруг. 
Спустя полчаса во дворе Дзнеладзе собрались весь цыганский табор и все село Зенобани. 
На высоко поднятых руках, словно богоматерь и младенца Христа, унесли цыгане дочь своего вожака Оксану и сына ее Гришку. 
Я был с ними. 
До самого утра не прекращались вокруг огромного костра танцы, песни, звон стаканов с вином, поцелуи, объятия, шум, крик и даже мимолетные драки. 
Однако главное - не это, и даже не то, что бабушка Нина подарила Оксане свое обручальное кольцо. 
Главное произошло потом. 
Проснувшись однажды утром, село увидело Лашисгельскую рощу опустевшей. Оказалось, что цыгане собрались ночью, прихватили с собой одну козу, двух поросят, одного теленка, десятка два кур, еще кое-что из домашнего скарба сельчан и... были таковы! Их и след простыл... 
Сейчас, в наши дни, упоминание вышеперечисленного добра может вызвать улыбку у читателя, но в то время это было целое состояние. Какое там! Из-за поросенка сосед мог перегрызть горло соседу! 
Догнать цыган - с их бешеными конями! - никому и в голову не приходило. К тому же никто не знал, по какой дороге они ушли. 
И пока село бушевало... 
И пока село суетилось... 
И пока село совещалось... 
Пришел вечером человек в Зенобани и сообщил: милиция задержала цыган в Чохатаури, уличила их в краже, и теперь пострадавших зенобчан приглашают в район. 
В Чохатаури двинулась половина села - кто за своим похищенным добром, а больше из-за любопытства. 
Цыгане толпились во дворе милиции. При нашем появлении они смутились, отвели глаза. Я сгорал от стыда, хотелось плакать и - вы не поверите! быть не среди наших сельчан, а с ними, цыганами. "Неужели люди не понимают, - думал я, - что цыгане вовсе не воры? Просто они так устроены пройдут мимо чужой вещи, она сама пристает к ним, как к магниту!" Но поделиться своими мыслями было не с кем, да и кто бы их принял всерьез? 
Спустя час наконец-то вышел на балкон начальник милиции Кикития Осепайшвили. Облокотился на перила, окинул взглядом собравшихся и спросил: 
- Сельчане, узнаете этих людей? 
- Как же не узнать, когда они две недели жили у нас в Зенобани! ответил за всех наш старейшина, наш мудрец Леварси Бережиани. 
- А добро это - ваше? - Кикития показал рукой на угол двора, где был привязан к ограде похищенный скот и свалены в кучу украденные вещи. 
- Это мое! 
- Вот это мое! 
- Вот мое! 
Люди подбежали к принадлежавшим им скоту и вещам. 
- Вернитесь обратно, болваны! - крикнул Леварси, и сельчане, словно ошпаренные, побросали свое добро и отхлынули назад. 
- В чем дело, уважаемый Кикития, зачем ты позвал нас? - обратился Бережиани к начальнику милиции. 
- Ты что, оглох, старик? Сказано ведь вам - разберите свое имущество, а с этими воришками разберусь я! 
- Какое такое имущество, уважаемый Кикития? 
- Как - какое? Ваше имущество, какое же еще? 
- Было оно нашим... 
- Слушай, не своди меня с ума! Что значит - было?! 
- А то, что мы выменяли его на разные вещи - на цепи, на топоры... Слышь, Арсен Гудавадзе, где твой поросенок? 
- Вот он, с отрубленным ухом! - показал рукой Гудавадзе. 
- И на что ты его выменял? Кажись, на цепь и щипцы? 
- Точно, Леварси, на цепь и щипцы! 
- Поросенка - на щипцы и цепь? Да обалдел ты, что ли? - крикнул Осепайшвили. 
- А это уж дело хозяйское, уважаемый Кикития! - ответил с достоинством Арсен и отошел в сторону. 
- А второй поросенок? Чей он? - спросил Кикития. 
- Он бесхозный! - ответил кто-то из толпы. 
- Чья коза? - продолжал начальник милиции. 
- Откуда мне знать? - выступила вперед бабушка Нина, хотя никто ее и не спрашивал, и тоже отошла в сторону. Коза с блеянием последовала за ней. 
- А почему коза прет к тебе? - усомнился Осепайшвили. 
- Коза - она и есть коза, глупое животное, потому и прет! отпарировала бабушка Нина. 
- Бабы! - обратился Леварси к женщинам. - Помните, за гадание вы платили чачанкам по курице. Так? 
- Точно, Леварси, по курице! А за доброе предсказание - по две! ответили хором женщины. 
- Значит, ни у кого из вас ничего не пропало? Так какого черта вы сюда тащились на ночь глядя, а? - спросил смешавшийся Кикития. 
- Так мало ли что... Сказали - вызывают в милицию... Мы и подумали, может, новость какая неприятная... Война как-никак... - оправдал односельчан Леварси Бережиани. 
- И этот теленок - бесхозный? - предпринял последнюю попытку начальник милиции. 
- Нет, это мой теленок, я подарил его начальнику чачанов, - ответил Леварси. 
- А что - кум он твой, начальник чачанов? 
- Почему кум? Дочь его родила у нас в селе и назвала сына именем Гриши Дзнеладзе... На фронте он... Вот я и подарил теленка. А что, нельзя? 
Наблюдавшие эту сцену цыгане изумленно взирали то на нас, то на начальника милиции. Чувствовали они, что происходит нечто странное, необычное, но что именно, не могли понять. 
- Ладно, - решил наконец Осепайшвили, - разыграли меня, опозорили перед этими чачанами? Бог с вами! Но не думайте, что подам вам автобус! Топайте пешком в свой Зенобани! - Он повернулся к нам спиной и обратился к вожаку цыган Николе: - Езжайте, дорогие, и извините, пожалуйста, за задержку. Нет у них к вам никаких претензий!