Киреевы

Только в одном вопросе Наташа категорически стояла на своем:
— Я должна идти работать в больничный барак.
Она хорошо помнила, как мучаются там брошенные без медицинской помощи советские люди. Ей, врачу, коммунистке, — место там, в бараке.
— Отдохни сначала немного, благо есть возможность, — уговаривал ее Сергей Александрович.
Наташа сдвигала тонкие темные брови, хотя слова ее звучали шуткой:
— Ты хочешь сделать из меня фрау-бездельницу? Не выйдет, дорогой!
— Узнаю мою маленькую упрямицу, мою прежнюю Наташу, — улыбался Сергей Александрович, — ты, как всегда, сделаешь все, что захочешь.
Как только Наташа стала выходить из дома, она прежде всего разыскала Тасю Лукину. Тихая, сдержанная Тася на этот раз бросилась к ней, судорожно-крепко обняла ее.
— Наташенька!
Тася рассказала ей все, что пережила за это страшное время. Она заранее предупредила мать об эвакуации госпиталя в тыл и звала ее с собой. Главный врач сам предложил Тасе зачислить ее мать санитаркой. Но старуха Лукина наотрез отказалась ехать:
— Кто меня тронет? Буду дома сидеть, квартиру сберегу. Тебе же пригодится, когда война кончится, — говорила она Тасе.
Так и не удалось ее убедить. Но относительно Тасиного отъезда она не возражала.
Только когда Тася собралась на вокзал и начала прощаться с матерью, та неожиданно заперла дверь и спрятала ключ в карман.
— Никуда я тебя не пущу! — крикнула она растерявшейся девушке, — не к чему тебе по белу свету шататься. Свой угол есть и сиди, пока замуж не выйдешь!
Тася умоляла мать, плакала. Старуха Лукина тоже расплакалась, но дочь не выпустила. Сторожила ее весь день. Обессилевшая от слез, Тася молча лежала на диване, апатия охватила ее. Узнав о занятии города вражескими войсками, она жила, как загнанный зверек, избегая встреч и разговоров.
Тася говорила, а сама не сводила с дорогой гостьи влажных от слез глаз. Наташа худая, бледная. Остро захотелось хоть немного согреть ее. И Тася сказала уверенно:
— Степа со своими. Ему там хорошо!
— То, что он со своими, — счастье! — горячо откликнулась Наташа. — Что бы я делала, если бы мой мальчик остался здесь, под властью фашистских зверей! Нам, взрослым, страшно…
Вдруг губы ее беспомощно дрогнули:
— Только бы узнать, что он жив, здоров…
— Конечно, жив и здоров! Ты же слышала от колхозников, что эшелон прорвался в тыл. Вместе со Степой едут хорошие девчата.
У Наташи потеплело на душе. И тут же всплыла беспокойная мысль о беспомощных больных в станционном бараке.
— Согласна работать вместе со мной? Предупреждаю — условия во много раз более трудные, чем были в госпитале, — сказала она Тасе.
— С тобой, Наташа, — куда угодно!
— Скоро устроюсь сама и тогда сразу же устрою и тебя.
Тася не расспрашивала о подробностях, она всецело доверяла своей старшей подруге.
В конце концов все же настал тот момент, которого они обе мучительно боялись, — избежать его было нельзя. С трудом подбирая слова, Наташа спросила Тасю, знает ли она о Викторе. Тася все знала.
Словно на похоронах близкого и любимого, они долго, очень долго молчали. А когда снова заговорили, то больше уже не упоминали о Викторе, будто он исчез не только из их жизни, ко и из памяти.
Возвращаясь домой, Наташа думала, какой по-настоящему стойкой оказалась хрупкая Тася. Ведь она так любила Виктора, так верила ему. А теперь, мало того, что разбиты надежды на будущее, уничтожено все, что было дорого в прошлом. И все-таки Тася не сломалась, не очерствела душой: хочет жить, работать, быть полезной своим соотечественникам в тяжелые дни испытаний. И все это у нее так просто, искренне, без позы и громких слов. Невольно Наташа вспомнила, как Виктор перед отъездом на фронт сказал ей: «Помоги Тасе. Она слабенькая…»
Нет, не слабенькая, а сильная! Сильнее ее, Наташи. Она, Наташа, никак не может вычеркнуть из памяти брата. Не может… а должна. Виктор — предатель! Почему он не погиб в первом же бою? Это было бы тяжело, страшно тяжело. Но горе утраты ничто по сравнению с тем, что переживает она сейчас. И все-таки она хочет видеть Виктора, говорить с ним. Она найдет, обязательно найдет нужные слова. Виктор искупит свою ужасную вину. А может быть?.. В душе ее наперекор всему теплилась слабая надежда, что Виктор все-таки не предатель.
Сергей Александрович встретил вернувшуюся домой Наташу радостно; бережно усадил ее на диван:
— Наконец-то! Я уже начал беспокоиться, — ты ведь еще не совсем здорова, такие длительные прогулки тебе вредны.
Он с тревогой всматривался в ее лихорадочно горевшее лицо.
— Сергей, — сказала Наташа, — помоги мне. Прошу тебя. Я должна встретиться с Виктором.
— Что ты, — испугался Глинский, — разве для тебя такое напряжение? Немного окрепнешь, — тогда другой разговор.
— Так нельзя рассуждать, Сергей!
Наташа старалась говорить спокойно, но Глинский уловил в ее голосе сдержанное раздражение:
— Дорог каждый день, каждый час! Неужели ты не понимаешь?
— Ты напрасно надеешься, Наташа… — перебил ее Сергей Александрович и сразу осекся.
Большими, потемневшими от гнева глазами Наташа в упор смотрела на него.
— Я сделаю все, что ты хочешь, — виновато сказал он. — Завтра же постараюсь встретиться с Виктором.
В этот же вечер Наташа обратилась к капитану Ауэ с просьбой достать ей разрешение работать врачом в станционном бараке. Тяжело и противно обращаться к фашистскому офицеру, но другого выхода не было.
Ауэ посмотрел на нее с удивлением. Наташа удачно играла перед гитлеровскими офицерами роль покорной и любящей, но в то же время избалованной вниманием мужа женщины. И вдруг такое странное желание. Оно показалось Ауэ подозрительным.
— Скажите, дорогая фрау, зачем? — его глаза, холодные и жесткие, внимательно изучали Наташино лицо. — Может быть, вас беспокоит мысль о возможной мобилизации на трудовые работы?
— Не совсем! — живо возразила Наташа. — Мне кажется, если бы меня посылали на тяжелую работу, то Сергей упросил бы вас не допускать этого. Вы бы не отказали ему?
— Конечно, — галантно подтвердил Ауэ. — Так в чем же дело?
— Просто я хочу работать по своей специальности, чтобы не растерять уже полученные знания. — Я — врач и мне нужна медицинская практика, — сказала Наташа.
Ауэ презрительно усмехнулся.
— Вам все равно придется приобретать новые, настоящие знания, дорогая фрау, воображаю, чему учили вас. Но, если вы все-таки хотите работать, я вас устрою в наш госпиталь. Вам совершенно незачем идти в грязный барак.
— Большое спасибо, господин Ауэ. — Наташа на секунду призадумалась, словно взвешивала полученное предложение. Потом решительно покачала головой:
— Нет! Еще раз большое спасибо, но я не имею права воспользоваться вашей любезностью. Слишком я неопытна — мне это не по силам. В бараке обстановка неизмеримо хуже, зато там мне никто не предъявит никаких требований, моих знаний хватит, будут рады любой помощи. Да и больных жалко, ведь за ними совсем некому ухаживать. Вы же понимаете, что найти желающих работать в тех условиях — нелегко.
— Вы слишком мягкосердечны. Стоит ли тратить время и силы, чтобы лечить всякий сброд? Однако мне нравится ваша откровенность. Я постараюсь исполнить вашу просьбу, — сказал капитан.
На другой же день Наташа узнала от Ауэ, что барак уже переименован в больницу и по распоряжению коменданта начальником этой больницы назначен молодой русский врач Любимов.
Еще два дня спустя капитан торжественно сообщил Наташе, что ее просьба выполнена: завтра же она может идти оформляться на работу, доктор Любимов уже предупрежден.
Рядом с бараком находился небольшой одноэтажный дом. До прихода немцев здесь жил помощник начальника станции. Он успел уехать вместе с женой. Дом стоял пустой, пока здесь не поселился доктор Любимов.
В солидно обставленном кабинете Любимов чувствовал себя полным хозяином. С Наташей он поздоровался начальнически высокомерно и в упор уставился на нее своими выпуклыми глазами. Затем, барственно растягивая слова, заявил: