Наследники исполина
Заехала к нам раз черниговская шинкарка Розумиха на сынов погадать. Обоих свезли в Питер и ни привета, ни весточки. Только деньги шлют, а деньги не малые. Слышь ты, все рублевики. Она извелась, болезная, уж не в разбойники ли подались ее соколы? Поглядела я в блюдце с водой, нет, не в разбойники. А только рано радоваться: в золотой палате сидит ее старшенький, да цареву доньку щупает. А та от него уже в тягости. Розумиха услыхала про это, чуть последних мозгов не лишилась. — Аннушка захихикала. — Ну меня умалять, ну улащивать: «Ганна-свет, не оставь нас сирых, мы люди бедные. Как узнает кто, не сносить моему Алешке головы. Все тебе отдам, откуплюсь чем хочешь, только пособи». Я ее утешила, мол не тужи, езжай к себе на хутор в Лемеши. Никто про твоего сокола не прознает. Ни Сибирь ему не грозит, ни Тайная канцелярия, а грозит богатство не мерянное да злат венец. Розумиха слезы подтерла и шмыг к себе под Чернигов. Сидела тихо, как мышь, пока из Питера не пришло известие, что Елизавета Петровна на престол вступила и ее, Разумиху, к себе в гости зовет, как у нее, у царицы, Розумихин сын первый вельможа.
Тут она на радостях ко мне и прикатила. В ножки кланялась. «Едем, — говорит, — со мной до Питера. Все сбылось по твоему слову, я теперь богатая госпожа, если будешь мне и впредь помогать, я тебя пожалую». Мне того только и надо, я собралась поскорее, да с ней и улетела. А здесь на царицу ворожь навела, глянула она на меня милостивыми глазами да взяла к себе в горничные. Такое не каждому дано. Уметь надо. — Анна со значением потрясла кистями рук перед носом у Екатерины. — И жила я с тех пор, как сыр в масле каталась. И много сделала всякого, о чем тебе знать не надобно. И Разумовские были в милости, и мне немало перепадало. А только очень им не понравилось, когда из Неметчины наследника привезли. А еще больше не понравилось, когда женить его вздумали. В то время Алешка-то с царицей уже тайно обвенчан был, и детишки у них сокровенно от всех имелись.
Екатерина скептически хмыкнула. Она не раз слышала перешептывания и о тайном браке Елисавет, и о том, что племянники Разумовского Дараганы, воспитывавшиеся при дворе, будто бы на самом деле дети императрицы.
— Вот тебе, мать моя, и вся история, — между тем потешалась Аннушка. — Извела я вас с Петром. Извела по приказу. Свадебный сглаз — самый крепкий. Вперед остуду между вами положила, чтоб детишек, значит, у вас друг от друга не было. А потом уж за разум Петра взялась, он у него сла-абенький! — Проблеяла колдунья. — Ничем не защищался, дурачок! До одного только и догадался, что в баню ему ходить нельзя. Вишь ты, у него там удушье! — Анна рассмеялась. — С тобой вышло труднее. Да и вышло ли? — Она насупилась. — По сей день не знаю. Где-то я тебя упустила, девка. И стена вокруг тебя стояла такая, не подступишься. А сейчас еще больше стоит! — Колдунья приподнялась на локтях и с ненавистью вгляделась Екатерине в лицо. — Что ты такое? Откуда к нам пришла? Меня всякий раз в бараний рог гнуло, чуть только к тебе прикоснусь. Я уж и в баню тебе лягушачью желчь лила, и в постель под перину змеиную шкуру подкладывала, а тебе ничего. Поболит голова да и только. Но я б тебя извела, это точно. — Умирающая сжала кулаки. — Только Кирилл Разумовский велел не трогать. Зачем, говорит, нам она? Петр наследник, а она немка, да к тому же бесплодная. Кому от нее помеха? А ты возьми да и выплюни Павла. И где ты его нагуляла?
— Довольно! — Екатерина встала. — Это твоя исповедь? — Молодую императрицу охватил гнев. — Я не верю ни единому слову. Елисавет не желала мне зла. Разумовские добрые люди. Мой муж безумен от рождения. А ты, ты, — Екатерина не стала подыскивать слов, — ты бешенная собака и перед смертью хочешь всех перекусать! Зачем ты меня звала, если прощения не просишь?
Анна ухмыляясь смотрела на нее.
— Я хотела отдать тебе кое-что. Раз ты у нас такая сильная! Попробуй поборись.
— Эти жалкие куклы? — вспылила Екатерина. — Я их и так заберу и в огонь кину. — она потянулась к сундуку.
— И кое-что еще с ними. — Молвила колдунья. — У меня детей нет, отдать некому.
— Ну? — Молодая императрица уже стояла. — Давай и не задерживай меня больше.
Вместо ответа, умирающая откинулась на подушки, глубоко вздохнула, тело ее снова передернула судорога, и она затихла, больше не издав ни звука.
Пожав плечами, Като вышла. На пороге стоял Дубянский, он смотрел на нее широко открытыми от ужаса глазами.
— Вы все слышали? — Отрывисто спросила Екатерина, а когда священник кивнул, почти крикнула: — Почему же не прервали этого богохульства?
— Не успел, — пролепетал отец Александр. — Вы слишком быстро протянули руку.
Этот нелепый ответ еще больше рассердил Като. Она зашагала по коридору прочь, слыша за собой испуганные перешептывания семинаристов.
Глава 8
ГОЛЫЙ КОРОЛЬ
Январь 1762 года. Силезия
Если вы родились слишком хилым, чтоб стать солдатом, станьте генералом. Синяя форма — лучшая в мире. Барабанные палочки из бука. Есть ли большее счастье в мире, чем быть королем маленькой страны, растущей, как на дрожжах?
В центре Европы страшная теснота! Куда ни посмотри: на запад или на восток, на север или на юг — везде есть сладкие кусочки, которые плохо лежат. Если вам нравится чужая провинция, берите ее не задумываясь, всегда найдутся умники, готовые доказать ваши неоспоримые права.
К слову, Силезия — чудесная страна! Прекрасные дороги просто созданы для того, чтоб по ним маршировала армия. Прозрачные буковые рощи без подлеска — неоткуда стрелять по солдатам. Богатые мызы, коптильни, сыродельни — много продовольствия и фуража. Дольки свиной ветчины, жареные колбаски в масле… Хозяйки подкидывают их на сковородках и предлагают путникам в трактирах.
Добряк Фриц не будет разорять такую хорошую страну. Он возьмет ее, как берут женщину. Потому что хочет, как женщину. Эту светлую, запыленную алыми кленовыми листьями землю он вожделел, точно плодную суку в горячем соку. Он желал здесь всего: и дорог, и ветчины, и молочниц. И рек. И лесов. Потому и взялся за оружие.
* * *Лагерь прусской армии под деревушкой Гохкирх являл собой шедевр тактического идиотизма. Фриц это понимал. Но что поделать, если прямо на марше его войска, поспешавшие к Лузации с целью захватить провиантские магазины врага, уперлись в лоб всей австрийской армии? Фельдмаршал Даун, оказывается, тоже кинулся на юг спасать свой шоколад и галеты.
Противники буквально врезались друг в друга, как дети, игравшие в салочки, и вынуждены были остановиться. Делать серьезные развороты на крошечном пятачке между Дрезденом, Опельном и Нейсе никто не решался.
К несчастью для пруссаков, их враги захватили позиции раньше и господствовали над Гохкирхом на высоких холмах. Лесистые горы обнимали деревню, оставляя лишь узкий выход из долины. Фридрих ворвался в нее и… очутился под перекрестным огнем вражеских батарей. Стояла ночь. Канонада не нанесла его армии особого вреда. Пруссаки чуть подались назад, смяли собственный обоз, перемешались и кое-как разбили лагерь среди жидкой рощицы на подступах к деревне.
Рассвет озарил самую неудачную позицию, какую Фридрих видел в своей жизни. Кавалерия наехала на пехоту. Половина пушек увязла вместе с телегами в болотистой низине. Люди ходили не выспавшиеся и злые, поминутно ожидая нападения противника.
От души похохотав над ночным конфузом, король распорядился восстановить походные порядки, инфантерии прикрывать отступление, а конным отрядам первыми двинуться в обратный путь искать более выгодное место для лагеря. Сам же Фриц направился в свой криво натянутый шатер пить утренний кофе и ждать новостей.
Канониры увязли на славу. Король успел откушать, распечатать почту и начать диктовать секретарю ответные письма, а известий о благополучном выводе артиллерии из-под Гохкирха не поступало. Фриц заметно нервничал и оттого его послание к российской императрице Елизавете Петровне приобрело недопустимо наглый, залихватский тон.