Я буду долго гнать велосипед… (сборник)

Ленинград,
январь, 1962
 
«Бывало, вырядимся с шиком…»
 
Бывало,
 вырядимся
 с шиком
в костюмы, в шляпы, и – айда!
Любой красотке
 с гордым ликом
смотреть на нас приятно,
 да!
Вина
 веселенький бочонок —
как чудо,
 сразу окружен!
Мы пьем за ласковых девченок,
а кто постарше,
 те – за жен…
Ах, сколько их
 в кустах
 и в дюнах,
у белых мраморных колонн, —
мужчин,
 взволнованных и юных!
А сколько женщин! —
 Миллион!
У всех дворцов,
 у всех избушек
кишит портовый праздный люд.
Гремит оркестр,
 палят из пушек,
дают
 над городом
 салют!
Ленинград,
март, 1962
 
Портовая ночь
 
Старпомы ждут своих матросов.
Морской жаргон
 с борта на борт
летит,
 пугая альбатросов…
И оглашен гудками порт!
Иду. (А как же? – Дисциплина!)
Оставив женщин и ночлег,
иду походкой гражданина
и ртом ловлю роскошный снег,
и выколачиваю звуки
из веток, тронутых ледком,
дышу на зябнущие руки,
дышу свободно и легко!
Пивные – наглухо закрыты.
Темны дворы и этажи.
Как бы заброшенный,
 забытый,
безлюден город…
 Ни души!
Лишь бледнолицая девица
без выраженья на лице,
как замерзающая птица,
сидит зачем-то на крыльце…
– Матрос! – кричит. – Чего не спится?
Куда торопишься? Постой!
– Пардон! – кричу. – Иду трудиться!
Болтать мне некогда с тобой…
Ленинград,
март, 1962
 
Имениннику
 
Валентину Горшкову
 
Твоя любимая
 уснула.
И ты, закрыв глаза и рот,
уснешь
 и свалишься со стула.
Быть может, свалишься
 в проход.
И все ж
 не будет слова злого,
ни речи резкой и чужой.
Тебя поднимут,
 как святого,
кристально-чистого
 душой.
Уложат,
 где не дует ветер,
и тихо твой покинут дом.
Ты захрапишь…
И все на свете —
пойдет
 обычным чередом!
Ленинград,
декабрь, 1961
 
Морские выходки
 
(по мотивам Д. Гурамишвили)
 
Я жил в гостях у брата.
Пока велись деньжата,
 все было хорошо.
Когда мне стало туго —
не оказалось друга,
 который бы помог…
Пришел я с просьбой к брату.
Но брат свою зарплату
 еще не получил.
Не стал я ждать получку.
Уехал на толкучку
 и продал брюки-клеш.
Купил в буфете водку
и сразу вылил в глотку
 стакана полтора.
Потом, в другом буфете —
дружка случайно встретил
 и выпил с ним еще…
Сквозь шум трамвайных станций
я укатил на танцы
 и был ошеломлен:
на сумасшедшем круге
сменяли буги-вуги
 ужасный рок-энд-ролл!
Сперва в толпе столичной
я вел себя прилично,
 а после поднял шум:
в танцующей ватаге
какому-то стиляге
 ударил между глаз!
И при фонарном свете
очнулся я в кювете
 с поломанным ребром..
На лбу болела шишка,
и я подумал: – Крышка!
 Не буду больше пить!..
Но время пролетело.
Поет душа и тело,
 я полон новых сил!
Хочу толкнуть за гроши
вторые брюки-клеши,
 в которых я хожу…
Ленинградская обл.,
пос. Приютино, 1957
 
Долина детства
 
Мрачный мастер
 страшного тарана,
до чего ж он все же нерадив!
…После дива сельского барана
я открыл немало разных див.
Нахлобучив мичманку на брови,
шел в театр, в контору, на причал…
Стал теперь мудрее и суровей,
и себя отравой накачал…
Но моя родимая землица
надо мной удерживает власть.
Память возвращается, как птица —
в то гнездо, в котором родилась.
И вокруг долины той любимой,
полной света вечных звезд Руси,
жизнь моя вращается незримо,
как Земля вокруг своей оси!
Ленинград,
9 июля 1962
 
«Я забыл, как лошадь запрягают…»
 
Я забыл,
 как лошадь запрягают.
И хочу ее позапрягать,
хоть они неопытных
 лягают
и до смерти могут залягать!
Мне не страшно.
 Мне уже досталось
от коней – и рыжих, и гнедых.
Знать не знали,
 что такое – жалость.
Били в зубы прямо
 и в поддых!..
Эх, запряг бы я сейчас кобылку,
и возил бы сено, сколько мог!
А потом
 втыкал бы важно
 вилку
поросенку жареному
 в бок…