Ведомые (ЛП)

— По крайней мере, я не удивлен.
— М-м-м... — кончиками пальцев касаюсь кашемирового свитера, и меня всё еще возмущает тот факт, что парень столь хорош собой. Подол его свитера задрался, обнажая рубашку под ним. Мои пальцы перемещаются к одной из пуговок.
И как только касаются маленького кружочка, воздух вокруг нас, кажется, сгущается. Мое тело наливается тяжестью, будто одно намерение каким-то образом возбуждает и заводит его. Потому что я ощущаю под рубашкой его твердые кубики пресса и теперь знаю, как могу к ним прикоснуться. Из-за чего мне становится еще жарче? И я осознаю, что он отлично это понимает. Кажется, мы оба задержали дыхание.
Я расстегиваю пуговку.
Но, кажется, будто вместо этого я дернула струну. Вибрация между нами настолько сильная, что мне практически слышен ее звук. Габриэль замирает, его пресс напрягается, а пальцы у меня в волосах прекращают двигаться.
Какого хрена ты делаешь, Софи? Прекрати сейчас же. 
Но сообщение, похоже, не доходит до моих пальцев. Они проскальзывают в появившуюся прорезь рубашки и касаются горячей, гладкой кожи под ней.
Вот черт. Потому что парень реально горяч, его тело крепкое и упругое, и мне хочется большего. Мои пальцы едва двигаются. Как будто хитря, он не замечает, что я его лапаю. Размечталась.
Откашливаясь, я пытаюсь вернуть себе возможность говорить. Но голос выходит хриплым.
— Рыжие волосы — это всегда весело. Существует так много оттенков рыжего.
Да, болтай и не попадаешься, как чертова извращенка. Отличная идея.
Кажется, я не могу заткнуться:
— Ярко-рыжие. Каштановые. Рыжие с розовым отливом.
Отлично, ты болтаешь, словно Птица-Говорун в сфере окрашивания.
Он фыркает, его тело замирает, будто превращаясь в камень, но Габриэль не протестует против действия моих любознательных пальчиков. Не говорит ни одного чертового словечка. А это весомее множества слов. Правда. Потому что этот парень не относится к тому типу людей, которые хранят молчание против собственного желания.
Кольца жара сжимают мой живот от осознания, что он позволяет мне продолжать это исследование.
Я нежно поглаживаю небольшой участок кожи, до которого могу дотянуться. Кончик пальца скользит по гладкой коже и натыкается на грубые волоски.
Иисус Христос верхом на мотоцикле, у Габриэля есть блядская дорожка.
Желание проследовать вниз по ней пальцами настолько сильное, что я почти испускаю стон. Но сжимаю зубы и втягиваю воздух.
— Еще у меня были фиолетовые волосы. Хотя зеленый меня никогда не привлекал.
Без моего ведома пальцы скользят ниже, туда, где находится следующая пуговица, та, что ожидает, когда же ее расстегнут. Всё его тело напрягается, будто парень приказывает себе не шевелиться. Но когда я начинаю расстегивать маленькую пуговку, он выдыхает, и его рука ложится поверх моей.
Она такая теплая, крепкая и очевидно заявляет «не двигайся».
Ничто другое не могло бы привести меня в чувство от этого безумия столь же эффективно. Потому что, правда, какого хрена я делаю? Мне же даже не нравится этот парень. Ну или типа нравится. Хотя в следующую секунду это отходит на второй план. С таким же успехом слово Безысходность могло быть напечатано на лбу Габриэля Скотта.
Самолет снова начало сильно подбрасывать. Габриэль вздрагивает, наша неловкая пауза уходит в прошлое, и он снова крепко цепляется за меня, прерывисто дыша.
Поддержка. А не облапывание. Лишь поддержка.
Я могу с этим справиться. Или так думаю.
Габриэль
О, как же нас бросает. Если бы кто-нибудь запечатлел мои нынешние перипетии, то моя репутация бесстрашного ублюдка канула бы в лету. Сейчас мне практически слышен звук злорадного смеха — великий, безжалостный Скотти прижимает к себе женщину, будто малыш своего пушистого кролика.
Киллиан бы никогда не забыл этой истории. А реакцию Бренны я даже представлять не хочу.
В некотором роде скорая кончина была бы лучшим исходом.
Глупо было об этом думать. Так как дрожь проносится через мое тело, вызывая покалывание в грудине и конечностях. И я понимаю, что еще чуть крепче сжимаю странную женщину с красивыми округлостями, лежащую рядом со мной. Возможно, это и правда кошмарный сон — всё кажется нереальным и бессмысленным.
Я не веду бесед с незнакомцами, особенно неконтролируемо болтливыми, дерзкими дамочками. И уж точно не обнимаюсь с ними. Не могу вообще вспомнить, когда в последний раз обнимал женщину. Ощущение такое незнакомое, но всё же приятное.
Всё мое тело, кажется, напряжено от этого приятного соприкосновения, кожа чувствительная и горячая под всеми слоями одежды. Я так сильно хочу ее снять. Хочу, чтобы кожа соприкасалась с кожей, теплом и бархатистой плотью Софи.
Не стану думать о том факте, что ее чертовы пальцы проникли под рубашку и гладили мой живот. Призрак этого прикосновения всё еще обжигает, словно клеймо на моей коже.
Как только она начала играть с пуговками моей рубашки, я стал чувствительным и болезненно твердым. И сейчас на грани того, чтобы позволить ей обнаружить данный факт. И что же тогда случится? Я бы стал умолять ее сжать мой член и по-дружески погладить его вверх-вниз. Вероятно, я бы пообещал ей всё что угодно, лишь бы она продолжила ко мне прикасаться.
По крайней мере, я не решаюсь сказать всё это вслух. Не имею ни малейшего понятия, что эта женщина скажет или сделает в следующую секунду. И для человека, чья жизнь вращается вокруг контроля всех и всего, это странное влечение кажется нежелательным и вызывающим беспокойство.
Хотя всё это намного лучше, чем безумный страх, что одолевал меня до того, как Софи Дарлинг приклеилась к моему телу, словно пиявка.
Я пользуюсь нашей близостью, чтобы хорошенько разглядеть ее. Сперва я думал, что она симпатичная, и ничего особенного в ее внешности нет. Как же я ошибался.
Ее четкий профиль на фоне моей серой жилетки представляет собой изящные кривые, мягкие дуги и тонкие линии — не просто симпатичное лицо, а прелестно красивое. Однако меня захватывает вид ее кожи.
Я бывал с женщинами различного цвета кожи — от насыщенно шоколадного до бледно-молочного — и это никогда не служило фактором общей основы женской красоты. Короче говоря, кожа, ее цвет и фактура никогда не значили для меня ничего особенного.
Но кожа Софи Дарлинг прекрасна. Потому что она сияющая, невероятно гладкая и красивая, далеко не просто приятная на вид. Золотой оттенок напоминает мне о песочном печенье. И опять же, всё в Софи напоминает мне о каких-то сладких лакомствах. Заманчивых, но по итогу негативно сказывающихся на вашем здоровье.
Хотя не важно. Чем дольше я смотрю на ее кожу, тем больше хочу коснуться ее и понять, и на ощупь ли она, как атлас. Думаю о Мэрилин Монро, о том, как она выглядела на экране — мерцающая и безупречная. Но ее красота была основана на макияже и хорошем освещении. Я же почти с уверенностью могу сказать, что Софи не использует тональный крем или пудру.
Без моего на то разрешения, моя собственная ладонь движется вдоль ее руки к изгибу плеча, явно направляясь к обнаженной коже девушки. Софи замирает и не двигается, будто концентрируясь на моем действии. Я тоже не шевелюсь, мое сердце бьется о ребра. Я почти могу слышать его крик: «Остановись, стоп, стоп». Но не прислушиваюсь.
Всего одно прикосновение. Всего лишь. Я постараюсь удовлетворить свое любопытство и двинусь дальше.
Кончик пальца легко скользит по краю ее ключицы. И я закрываю глаза, сдерживая стон. Изящнее атласа. Мягче бархата. Гладкая и теплая. Я делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю. Моя рука падает на кровать, в безопасную зону.
Так тихо, и этот гребанный самолет продолжает трясти.
Продолжай болтать. О чем угодно.
Я не мастак ведения легких бесед. А это значит, что я погряз в дерьме.
— Зачем ты летишь в Лондон? — мямлю я. — На праздники?