Нарциссы для Анны

— Читать умеешь? — Это был обязательный вопрос: неграмотных девушек не брали.
— Да, — не без гордости ответила она.
Он подвел ее к плакату с правилами фирмы, висящему у входа в отдел.
— Прочти внимательно, — сказал он ей, — и никогда не забывай. Читай же, — повторил он, потому что девушка медлила и вместо того, чтобы глядеть на плакат, смотрела в его водянистые воловьи глаза.
— Громко или тихо? — спросила она.
— Как хочешь. — И ткнул своим пальцем в плакат.
Первый пункт гласил: «На работе запрещается курить, сквернословить, разгуливать по фабрике без служебной надобности. Не подлежит оплате незаконченная работа или неполная неделя». Другой пункт категорически запрещал принадлежать к обществам или организациям, которые распространяют ненависть вместо милосердия. А последний пункт заставил ее затрепетать и покраснеть: «Во внерабочее время работницы должны вести себя добродетельно. Безнравственное поведение карается увольнением».
— Ну, это, пожалуй, к тебе не относится, — обронил синьор Фронтини.
— Да, — сказала Джузеппина, покраснев и смутившись еще больше.
Тем временем другие работницы входили в отдел и, почтительно поздоровавшись с начальником, проходили на свои места. Когда все уселись, синьор Фронтини представил им новенькую.
— Ее зовут Джузеппина, — сказал начальник отдела. — И она хорошая девушка. Смотрите, не обижайте ее и помогайте на первых порах. Она — как пустой флакончик, так что наполняйте ее только добрым.
Сказав это, он ушел, оставив ее, сконфуженную, в незнакомой обстановке, среди чужих женщин и девушек.
— Иди сюда, Флакончик, — пошутила пожилая работница, указав ей на стул возле себя.
Кто-то тихонько хихикнул.
— Мне кажется, он сам флакончик, — заметила другая, намекая на круглое лицо и объемистое туловище Фронтини.
— Ну, хватит болтать, — ворчливо сказала пожилая работница. — А ты не стой тут столбом, — сказала она, обращаясь к Джузеппине. — Садись вот здесь, рядом.
Девушка заняла место на плетеном стуле, указанном ей, и робко огляделась. У нее одной были длинные волосы, заплетенные в косы и свернутые на затылке узлом. Другие работницы носили короткие волосы, с завивкой и на косой пробор.
— Что я должна делать? — Она готова была стараться изо всех сил, лишь бы побыстрее достичь их уровня. Ради этого она была готова на все.
— Лучше один раз увидеть… — улыбнулась ей пожилая работница с симпатией. — Смотри, как я делаю, и делай так же.
Свет, проникавший сквозь длинные и узкие отверстия, заменявшие здесь окна, едва освещал старинный подвал, поэтому три электрические лампы горели над длинным столом, за которым работали двадцать женщин.
Они сидели на плетеных стульях и, чтобы уберечь ноги от сырого пола, ставили их на длинные перекладины, прибитые к ножкам стола. В углу возвышалась чугунная печка с котлом, которая в зимние месяцы обогревала фабрику и этот подвал. На стене висело распятие, под которым горела маленькая лампадка. Сбоку тянулись грубо сколоченные стеллажи, предназначенные для упаковочных материалов.
Воздух в подвале был напитан запахом, который вдруг напомнил Джузеппине о смерти отца. Она побледнела, и ее большие глаза стали огромными, как у раненого оленя.
— Тебе нехорошо? — обеспокоенно спросила работница.
— Этот… этот запах, — пролепетала она.
— Назови его просто вонь.
— Но что это? — Джузеппина хотела узнать название этого вещества.
— Катрамин. Сегодня мы упаковываем катрамин. Вот ты и чувствуешь вонь. Когда же мы упаковываем туалетное мыло, тут другая музыка.
Девушки, слышавшие их разговор, засмеялись.
Джузеппина знала мыло Кастелли, она видела его на витринах парфюмерных магазинов. «Экстракт розы», «Экстракт фиалки» — это были изящные упаковки, где в чарующем овале изображались лица прекрасных дам. В шляпах с перьями, с бархатистой кожей и удивительными прическами, в обрамлении цветов, нарисованных пастелью, они были символом богатства, уважения к себе и хороших манер. Она видела их во сне спускающимися с облаков, а они, оказывается, поднимались из сырого подвала, где пахло чем-то похожим на деготь, сыростью, потом и тяжелым трудом.
На длинном столе были разложены бумажные пакетики, коробки, этикетки, стояли пузырьки и склянки всех размеров. Девушки работали в сосредоточенном молчании, слышался только шум коробок, которые наполнялись и закрывались.
— Я их знаю, эти таблетки катрамина, — сказала Джузеппина с печальным видом. — Мы покупали их для моего отца.
— Ну и как, они ему помогли?
— Нет. Он умер от пневмонии. — Джузеппина едва сдержала слезы.
— Эти патентованные средства приносят пользу только тем, кто их производит, — со злостью сказала одна из работниц. — Они их продают и выручают большие деньги. Убеждают, что это якобы панацея от всех болезней, но сами синьоры не принимают пилюли. У них не бывает кашля. Кашель — удел бедняков.
— Моему отцу, — возразила Джузеппина, — они помогали. Когда он принимал катрамин, он меньше кашлял.
— Тогда почему же он умер? — заметила пожилая работница.
— Потому что это ему предсказал священник Раттана.
Шум вокруг умолк, горящие любопытством лица обратились к девушке. Джузеппина стала вдруг главным действующим лицом.
— Этот священник предсказывает судьбу, — подтвердила работница на другом конце стола. — Даже не глядя на тебя, он знает, что с тобой в жизни произойдет.
— Сказки, — пробормотала пожилая работница, почувствовав, как мурашки пробежали у нее по спине.
— Я по себе это знаю, — вмешалась худощавая блондинка с анемичным лицом. — У меня была опухоль на плече, и мама отвела меня к нему. На плечо он даже не взглянул, а посмотрел мне прямо в глаза и сказал: «У тебя липома. Здесь нужна трава, но тебе поможет и нож». И в самом деле, мне ее вырезали в больнице. Это и вправду была липома.
Неожиданно в цех упаковки вошел начальник.
— А ну-ка давайте пошевеливайтесь. Не заставляйте меня прибегать к штрафам. Потом зря будете плакать. — И исчез так же быстро, как и появился.
Некоторое время все работали молча: слышалось только дыхание женщин и шорох упаковок в их руках. А Джузеппина вспомнила ту страшную ночь, когда отцу стало совсем худо. Он страшно посинел, ему не хватало воздуха. Он хватал его ртом, чтобы втянуть в себя жизнь, которая из него уходила, но удушье мучило его все сильней. Эльвира набросила на голову черную шаль и сказала: «Следи за малышами, а я пойду искать священника Раттану. Может, он его вылечит».
Этот лишенный духовного сана священник был известен в Милане не меньше, чем в Петербурге легендарный Распутин. Одни его любили, другие ненавидели, но все боялись его оккультной власти. Он жил, как медведь в своей берлоге, в старом доме на пьяцца Фонтана, но имел в городе несколько домов и даже вилл, подаренных ему богачами, которых он вылечил.
Матери не было очень долго, и лишь под утро Джузеппина увидела в окно, как она быстро шагает в холоде зимней ночи, стараясь поспеть за каким-то священником в сутане. Отец Раттана был коренастый мужчина с темной кожей и пронзительными черными глазами. На нем была просторная заношенная сутана, но без белого воротничка, поскольку он был под интердиктом. Молча он подошел к изголовью Анджело и, едва лишь взглянув на него, проговорил: «Поздно, ничего уже нельзя сделать. Дайте ему катрамин, чтобы немного успокоить кашель». Мать зарыдала, но он не обратил на это никакого внимания: он давно привык к человеческому горю. Вместо этого он подошел к Джузеппине, которая смотрела на него глазами раненого олененка, и для девочки у него нашлись слова сочувствия. Он погладил ее по голове и сказал: «У тебя, малышка, будет нелегкая жизнь. Ты увидишь цвет своей крови еще до времени. И близкие, родные покинут тебя очень рано. Но найдется один, кто за тебя отомстит и тебя защитит. И кончишь ты свои дни в достатке».
Джузеппина застыла, пораженная его словами, непонятными, но имевшими некий таинственный смысл. И вскоре исполнилось одно из этих пророчеств: она рано увидела цвет своей крови. Но еще никто за нее не отомстил.