'Они'

Когда я удалился от берега, запахло осенью, туман сгустился и моросящий дождь перешел в непрерывный ливень. Но все же последние цветы - мальвы у дороги, вдовушки среди полей и георгины в садах - ярко выделялись в тумане, и здесь, куда не долетали морские ветры, листва на деревьях почти не опала. Двери всех домиков были распахнуты, и босоногие ребятишки с непокрытыми головами удобно сидели на мокрых ступеньках и кричали "би-би" вслед незнакомцу. 
Я решился заехать в хижину торговки сластями, и миссис Мейдхерст, все такая же толстая, встретила меня, не поскупясь на слезы. Сынишка Дженни, сказала она, умер через два дня после того, как приехала монашенка. И это, на ее взгляд, было самое лучшее, хотя страховые конторы по причинам, которые она не бралась объяснить, очень неохотно страхуют жизнь таких ублюдков. 
- И, право слово, Дженни заботилась об Артуре весь первый год, будто он родился в законном браке, как сама Дженни. 
Благодаря мисс Флоренс ребенка похоронили с пышностью, которая, по мнению миссис Мейдхерст, затмила мелкие неприятности, сопутствовавшие его рождению. Она поведала мне, как выглядел гробик изнутри и снаружи, описала застекленный катафалк и вечнозеленую изгородь вокруг могилы. 
- А что же мать? - спросил я. 
- Дженни? Ну, она вскорости перестанет убиваться. Я сама пережила такое раза два. Она перестанет убиваться. Сейчас она бродит по лесу. 
- В такую погоду? 
Миссис Мейдхерст поглядела на меня через прилавок, сощурив глаза. 
- Не знаю уж, только от этого легчает на сердце. Да, легчает. У нас тут говорят, что в конце концов тогда становится все едино, потерять или найти. 
Право, мудрость старух превыше всей мудрости святых отцов, и я, продолжая путь по дороге, так глубоко задумался над этим пророчеством, что едва не задавил женщину с ребенком в лесистом уголке близ ворот Дворца Красоты. 
- Ужасная погода! - воскликнул я, резко затормозив перед поворотом. 
- Не так уж она плоха, - миролюбиво отозвалась женщина из тумана. Я к этому привычна. А вам, думается мне, лучше будет в доме. 
Когда я вошел в дом, Мэдден принял меня с профессиональной учтивостью, любезно справился о состоянии автомобиля и предложил поставить его под навес. 
Я дожидался в тихой зале, обшитой ореховыми панелями и обогреваемой чудесным, отделанным деревом камином, - здесь дышалось легко и царил безмятежный покой. (Мужчины и женщины с превеликим трудом порой ухитряются измыслить сколько-нибудь правдоподобную ложь; но дом, которому предназначено служить им храмом, может рассказать о своих обитателях лишь истинную правду.) На полу, разрисованном в черно-белую клетку, подле откинутого ковра были брошены игрушечная тележка и кукла. Я чувствовал, что дети убежали отсюда перед самым моим приходом - вероятней всего, спрятались, - либо взобрались по многочисленным маршам широкой полированной лестницы, которая величественно возвышалась над залой, либо в смущении затаились среди львов и роз на верхней резной галерее. А потом я услышал у себя над головой ее голос - она пела, как поют слепые, от души: 
В радостях, под сада сенью 
И тут, откликаясь на этот призыв, во мне ожили все воспоминания о том, что было в начале лета. 
В радостях, под сада сенью, 
Боже, грешных нас согрей, 
Хоть твое благословенье 
В скорби нам куда важней. 
Она пропустила неуместную пятую строчку и повторила: 
В скорби нам куда важней! 
Я видел, как она перегнулась через перила на галерее, и ее сложенные руки сияли, словно жемчужины, на фоне дубового дерева. 
- Это вы - с другого конца графства? - окликнула она меня. 
- Да, я - с другого конца графства, - ответил я со смехом. 
- Как долго вас не было. -Она проворно спустилась с лестницы, слегка касаясь одной рукою широких дубовых перил. - Прошло два месяца и четыре дня. Лето уже кончилось! 
- Я хотел приехать раньше, но вмешалась Судьба. 
- Так я и знала. Пожалуйста, сделайте что-нибудь с этим камином. Мне не позволяют им заниматься, но я чувствую, что он плохо себя ведет. Задайте ему хорошенько! 
Я взглянул по обе стороны глубокого камина, но отыскал лишь полуобгорелый кол и подтолкнул им в пламя обугленное полено. 
- Он не гаснет никогда, ни днем, ни ночью, - сказала она, как бы стараясь что-то объяснить - На всякий случай, понимаете ли, вдруг кто-нибудь придет и захочет погреть ноги. 
- Здесь, внутри, еще очаровательней, чем снаружи, - пробормотал я. 
Красноватый свет залил отполированные и тусклые от старости панели, а розы с эмблемы Тюдоров и львы на галерее словно ожили и обрели цвет. Выпуклое зеркало в раме, увенчанной орлом, вобрало все это в свою таинственную глубину, вновь искажая уже искаженные тени, и галерея стала похожа на борт корабля. К исходу дня надвинулась гроза, туман спустился вязкими клубами. Сквозь незанавешенные створки широкого окна мне было видно, как кони доблестных рыцарей вставали на дыбы и грудью встречали ветер, который бросал на них легионы сухих листьев. 
- Да, дом, вероятно, красив, - сказала она - Хотите посмотреть? Наверху еще довольно света. 
Я поднялся вслед за ней по прочной, шириной с целый фургон, лестнице на галерею, куда выходили тонкие двери, украшенные резьбой в елизаветинском стиле. 
- Вы пощупайте щеколды, они поставлены низко, чтобы дети могли достать. 
Она распахнула легкую дверь внутрь. 
- Кстати, а где они? - спросил я - Сегодня я их даже не слышал. 
Она помедлила с ответом. Потом сказала тихо: 
- Я ведь их только слышу. Вот одна из их комнат - видите, все приготовлено. 
И показала комнату со стенами из массивных досок. Там стояли низенькие столики и детские стульчики. Кукольный домик с приотворенной полукруглой передней стенкой соседствовал с большим, серым в яблоках конем-качалкой, покрытым мягким седлом, с которого ребенку легко было залезть на широкий подоконник, откуда был виден луг. Игрушечное ружье лежало в углу рядом с позолоченной деревянной пушкой. 
- Наверняка они только что были здесь, - прошептал я. 
В полутьме осторожно скрипнула дверь. Я услышал шелест одежды и легкие, быстрые шаги - резвые ноги перебежали смежную комнату