Голос из хора
"Таинственный остров", "Три мушкетера"... Названия книг тогда издавали чудную музыку и, кажется, заключали в себе больше смысла, чем сами книги. Вспоминаю, с каким замиранием это произносилось, как пахли те страницы и корешки и каким серебром отливал нечитанный до сих пор "Князь Серебряный", - полнота слова в детстве, кто нам вернет ее, кто вернет?..
Стихотворение блатного поэта, обращенное к братьям-писателям, начиналось словами:
Вам рассказать теперь спешит
Ваш сын и брат духовной плоти,
Что мы - как давленные вши
Или посуда с-под харкотин.
Больше я, к сожалению, не запомнил. Но у него были еще хорошие строки - о заключенных:
Им белый свет - уже с дырой,
Им небо валится на плечи!
Литературные обороты - из автобиографического романа местного сочинения:
"Мы рвали цветы и т.д."
"Патефон лил песни".
"Мелодия стояла в голове".
"Я ничего тогда не знал о краткости жизни".
Штампы, оказалось, играют сюжетообразующую роль, а не только стилистическую. На них опирается сознание, разматывая рассказ по знакомой канве. Глупейшие обороты, типа "как гром среди ясного неба", "я весь трясусь, но у меня сильно работают сдерживающие центры", "обнимаю-раздеваю, и она отдается ", - при многократном повторении превращаются в колеса сюжета, в механизмы действия. "Красавец", "кровь с молоком", "в самом соку", "в ратиновом пальто" - они перепрыгивают с ветки на ветки, по событиям, с "него" на "нее" ("как лань", "как серна"), и благодаря им все совершается естественно, само собою - как в жизни.
Попробуйте усомниться в штампе - обида: так на самом деле было (и ведь, действительно, все так и было). Человек с биографией счастлив: все-таки пожил. "Пожил" - как приобрел, накопил. Ему кажется, стоит все это богатство описать своими словами - и получится "великий роман" (не получится).
Штампы - знаки искусства. Верстовые столбы. Следуя ими, жизнь, сама не замечая того, превращается в легенду и сказку.
...Пела скрипка приволжский любимый напев,
Да баян с переливами лился,
И не помню тогда, как в угаре хмельном
В молодую девчонку влюбился.
Чтоб красивых любить, надо деньги иметь,
Я над этим задумался крепко,
И решил я тогда день и ночь воровать,
Чтоб немного прилично одеться.
Воровал день и ночь, как артистку одел,
Бросал деньги налево-направо,
Но в одну из ночей крепко я подгорел,
И с тех пор началась моя драма.
Коль настала беда - открывай ворота.
- До свидания, - крикнул, - красотка!
Здравствуй, каменный дом, мать-старушка тюрьма,
Здравствуй, цементный пол и решетка!
- Простой такой, нескандальный. Смеяться любил, шутить. Померли все.
Кашу опять получаю и заметно поправился, смешно, когда зависишь от мизеров, но это и правильно - понимать легчайшую свою уязвимость, ткни пальцем и нет тебя, все держится на соплях, а как живуч, поди ж ты...
29 ноября 1968.
...Когда стало совсем плохо, я лег на койку и в подкрепление взял у соседа новеллы Эдгара По, случившиеся вдруг под рукой. В рассказе "Низвержение в Мальстрем" мне между прочим встретилось то, что я желал бы услышать, - настолько точно оно поворачивало мысли попавшего в водоворот человека в искомую сторону. Осмелюсь процитировать:
"Можно подумать, что я хвастаюсь, но я вам говорю правду: мне представлялось, как это должно быть величественно - погибнуть такой смертью и как безрассудно перед столь чудесным проявлением всемогущества Божьего думать о таком пустяке, как моя собственная жизнь. Мне кажется, я даже вспыхнул от стыда, когда эта мысль мелькнула у меня в голове. Спустя некоторое время мысли мои обратились к водовороту, и мной овладело чувство жгучего любопытства. Меня положительно тянуло проникнуть в его глубину, и мне казалось, что для этого стоит пожертвовать жизнью. Я только очень сожалел о том, что никогда уже не смогу рассказать старым товарищам, оставшимся на суше, о тех чудесах, которые увижу".
Когда суки положили Пушкина на железный лист и начали подпекать на костре, он прокричал стоявшим поодаль зрителям - фразу, лучше которой я не смог бы выбрать в эпиграф, если бы только счел себя достойным ее повторить:
- Эй, фраера! Передайте людям, что я умираю вором!..
IV
В черном небе - перенесенные с турецкой мечети - четко выбиты серебряный полумесяц и серебряная - рядом - звезда.
Как я встречал Новый год? - листал картинки, вырезанные из старых журналов, подряд, случайные, незабвенные... Спящая Венера Джорджоне, елочная стекляшка, пустышка. Живопись, по всей вероятности, изначально и состояла в окрашивании-очерчивании притягательного предмета, который потому и цветной - совсем не по аналогии с жизнью, наоборот, по контрасту, на ее бескрасочном фоне - приковывающее пятно. Однако эти картинки возвращают мне чувство реального; на них опираешься сознанием и как бы встряхиваешься, пробуждаешься, ясно припоминая, что это и есть действительность, и, значит, ты вроде живешь, а не только снишься себе. В этом смысле цветовое пятно, привлекая наше внимание, радуя глаз, преодолевает безумие бесформенности, небытия и возвещает истинность мира, в котором красота и реальность где-то на высшем уровне сходятся в одной точке. Элементарная красочность, вкрапленная в природу, явленная в искусстве, уже своими простейшими свойствами - задерживать, притягивать к себе, активизировать чувство и ум свидетельствует о том, что процент достоверности в ней выше, чем в серой бесцветности, не оставляющей воспоминаний и готовой рассыпаться, стоит лишь проснуться, подуть...
Пока Одиссей плавает, Пенелопа прядет. Пряжа - волосы - волны суженая - супруга - судьба, и все кончается свадьбой, потому что сказка прядет о том, как исполнить судьбу. Прялка - весло, и ладья, и парус судьбы в доме.
Говорят, Солнце в сто шесть раз больше нашего радиуса. Это хорошо. Но лучше, когда на небольшом - ну, как печка - Солнце держится такая большая и беспомощная Земля. На днях мой напарник по вывозу опилок спросил:
- А правда, что Земля - это шар?
Я затруднился ответить и сказал:
- Я точно не знаю.
Если вдумаешься в свою жизнь и встречи, ее составляющие, то как бы сквозь сон приходит сознание, что она замешана не на стечении обстоятельств, которых, может быть, могло и не быть, но заложена с детства и существовала заранее в каком-то предварительном очерке и теперь лишь проявилась на свет и достигла силы судьбы, при всей ее странности не кажущейся случайной, но только так и в таком виде способной к осуществлению. Приглядываясь дальше, заметишь, что не всё, однако, подряд проявлено этой печатью исполненного предвестия, и многое наносно, случайно и вроде бы не имеет к тебе прямого касательства, тогда как другие, ясные вехи-события обязательны, неизбежны и, встретившись, обновляют память, что о них ты давно догадывался или где-то их видел. Живя, мы в значительной части сталкиваемся в итоге со знакомым материалом: мы не знали, что с нами будет, но бывшее в главном и важном открывает нам с полуслова узнава-емое лицо. Живя, мы узнаем, как нам предписано жить, и хотя по второстепенной, по собственной воле кое-где замутили нашу судьбу отсебятиной, самое реальное в ней вспомнилось и исполнилось в точности.
30 января 1969.
Спрашиваю себя: - Возя опилки, думать о птице-Сирин, - разве так это должно быть?
И отвечаю: - Да - так.
...Играй, гитара, играй!
А песня - заблудшая птица
Искала потерянный рай.
Формула искусства. Самая общая и широкая его формула.
Мне раньше казалось (проверял на других - и они так же думали), что сирены, с которыми встретился Одиссей, своим обликом напоминают русалок. Вдруг смотрю: совсем наши Сирины - в сцене с Одиссеем на аттической вазе V века до н.э. Вот как давно - в виде птиц. В их пении, кстати, не возвещается ли предсмертное отождествление с небом, в итоге которого "я" растворяет-ся в прекрасном звучании и душа, все позабыв, покидает тело? На русских сундучках о Сирине и Алконосте сказано (близко к теории музыки в Древней Индии): "Егда же в пение глас испущает тогда сама себе не щущает ". То же с человеком: "И тако ум его веема пленится еже и лика своего изменится". Самосознание кончилось - начинаются райские сласти.