Голос из хора
Что сохранится в итоге этих операций на огромном Прокрустовом ложе вселенной? какие еще верования, законы, привычки, статуты? Даже мечта о бессмертии обернулась позором. Даже тоска по родине, влечение к себеподобным побеждены и рассеяны нескрываемым отвращением. Что утерял, кого забыл человек, став Гулливером, куда бежать ему, на что надеяться под взглядом Свифта? Тот из Гулливера сделал вывод: человек - фикция, человек мнимость...
Но такого же Гулливера, спасая от треволнений свободы, Даниель Дефо посадил на необитае-мый остров. Дефо возвратил человека к среднему росту, к существованию обывателя, вернул ему рассудок, семейственность, собственность, благополучие, утраченные в приключениях с другими авторами. Он вынудил его к нормальному образу жизни путем жестоких ограничений, лишив человека возможностей выскочить из себя, сбежать от необходимости жить "как все", "как люди живут". Он сослал его в собственное общество.
Кораблекрушение у Дефо играет роль потопа (то же - сотворение мира): голый человек остается на голой земле. И что же? Слегка поплакав, узник Робинзон Крузо начал обрастать капиталом. Первобытная пустыня превратилась в доходную ферму, Библия - в настольное руководство на пользу будущим Фордам, которые ведь тоже начинали не с небоскреба, а с какого-нибудь завалявшегося под подкладкой зерна.
Если бы вместо приручения Пятницы, уводящего немного в сторону модной тогда колониаль-ной политики, Робинзон повстречал покладистую людоедку, они бы основали на острове Англию, и возвращаться домой не имело бы смысла. Однако и наличные данные говорят, что наш Адам ни на милю не покидал цивилизованное отечество (один человек здесь общество в его жизнестроите-льной функции), что каждый лавочник, клерк, молочник, рудокоп и фабрикант вправе считать себя Робинзоном. То же чувство доступно любому из нас, запертому на необитаемом острове своей работы, семьи, голода, болезни, богатства, - словом, не имеющему лучшего выхода, чем спасительный эгоизм, чем инстинкт самосохранения, заставляющий сражаться за развитие нашей личности в пределах камеры и мироздания.
Героя Дефо предохраняет от пошлости, а роман его от скуки альтернатива жизни и смерти, производительности и одичания, между которыми колеблется судьба Робинзона. С другого конца, нежели Свифт, Дефо передвинул шкалу интересного в среду обыденных предметов и действий, занимательных лишь в результате избранной автором точки зрения - необычной технической трудности их исполнения, изготовления. Он показал, что разводить огород, шить одежду, строить стол - в высшей степени удивительное и ответственное занятие, исполненное препятствий, ловушек и хитроумных преодолений, напрягающих сухопарое тело сюжета. Когда на хлебное зернышко, как на карту, поставлена жизнь, произрастание несчастного злака достигнет остроты детектива...
Книги нас манят к свободе, зовут в путь. Но как нам постараться выжить, никуда не уплывая, не сходя с места, в клетке, - этому учит "Робинзон Крузо", самый полезный и жизнерадостный, самый добрый роман на свете.
- Собачье мясо полезно лагерному человеку.
У кого табачок - у того и праздничек.
(Пословица)
- На воле человек тоже слабнет.
- У меня только арматура осталась. И шкура.
- Я более-менее одет.
- С конфиксацией имущества.
- Я тоже, говорю, с животного мира, от насекомых произошел. Но я знаю - кто рыжий!
- Они еще пожалеют, что меня не убили.
- У каждого есть что-то возлюбленное. А больше всего я любил холодец с хреном!
- Смотрю на дверь и не верю: за дверью - свобода.
- Спрашиваю за Самару: что там нового? какие камеры знаешь? Сам-то я в Самаре только в тюрьме бывал.
- Сегодня я видел во сне то место, в котором я родился.
"Чтобы мои письма не повредили твоей жизни".
(Из письма брату)
- Письма писал - как заявление на валенки.
Прибаутка - при погрузке какой-то тяжелой клади:
- Стоит! Как у молодого.
- А вы доживите сперва до 75-ти, а после говорите!
В лагере человек консервируется. Попавший сюда малолеткой до старости сохраняет в облике и повадках что-то подростковое. Я подивился, приехав, моложавости лиц у многих долгосрочни-ков. Говорят, забот меньше. Либо здесь влияет половое воздержание. Сомнительно. Скорее действует общий психо-физический климат - изоляция от общедоступного, всечеловеческого течения жизни. Как к Марсу не применимы земные признаки времени. Совсем иная система координат. В какой-то мере это присуще и лагерю. Мы действительно "не стареем", а к худшему это или к лучшему - трудно сказать. Наверное, так хочет сама природа в порядке компенсации. Ей виднее.
- Тринадцать лет, как в сказке, пролетело...
(Проходная фраза, которую я услышал впервые, проснувшись утром на верхней койке, в лагере, и подумал - как правильно, как хорошо: как в сказке!)
- Если вам кто-нибудь скажет, что не смог выдержать, потому что это было свыше его сил, - не верьте. Человеку дается ровно столько, сколько он может снести.
- Всё - в силе! - сказал он мне по секрету.
- Всё - в силе страсти! - добавил я и задохнулся...
...Не является ли скрипка имитацией сольного пения? И не была ли она в свое время незаконной попыткой извлечь из струнного создания звуки, нарушающие природу струны, и очеловечить музыку путем подделки и искажения естественных свойств инструмента (на струнах полагается тренькать, бренчать, на что всегда существовали арфа, гитара)?
Отправные пункты подобных рассуждений убоги. Какая-нибудь пластинка Бетховена, которую по воскресным дням мы слушаем - с тем же прилежанием, как на воле ходят в концерт. Не с тоски или снобизма, но вещи труднодоступные или малочисленные здесь набирают силу и вес и требуют к себе уважения. Не пойти "слушать музыку" - все равно что отказаться от завтрака, пренебречь приглашением выпить кофе. Дело не в насыщении плоти (и духа), а в требовательности предмета, из обыденных и ничтожных ставшего драгоценным, - закон Робинзона Крузо.
...Появилось странное чувство романтической, я бы сказал, увлекательности ложки масла, ломтика сыра. Они стекают в тебя и всасываются мгновенно, без остатка, кажется, еще не успев доползти до желудка. Переваривание и всасывание в кровеносную систему начинаются где-то под языком, в пищеводе, и с одного небольшого куска пьянеешь и оживляешься беспредельно. Причи-ной тому чистота и изысканность продукта. Об этом удачно выразился один старик, сказавший вполне серьезно, что лица, занимающие высокий пост в государстве, питаются настолько тонкими специями, что в результате по нужде ходят не чаще одного раза в неделю. Я не стал его разочаро-вывать: у бедности то преимущество, что она знает цену богатства и умеет ее передать в удивительно точной форме.
- В Киеве харчи хорошие.
- В Москве харчи дешевые.
(Разговор)
Сидит со сроком 25 лет и из года в год читает журнал "Здоровье".
Громадное это дело - сапоги. Сколько нужно, чтобы на них заработать!
Искусство нагло, потому что внятно. То есть: оно нагло для ясности. Оно говорит, предварительно воткнув нож в доску стола. Нате - вот я какое!
(Слушая Гайдна)
- Какой страшный! - сказал обо мне вольняшка, которому меня показали в рабочей зоне. На что последовал ответ какого-то подоспевшего зека: - Тебя бы (эпитет) так нарядить (эпитет) - вышло б еще страшнее!
Но меня самого этот "страшный вид" не шокирует. Скорее забавляет похоже на маскарад. К тому же еще не известно, какой внешний облик более соответствует нашему назначению.
Иное дело - волосы. Их значение еще не оценено по достоинству. Не для украшения, а в их первичной функции - покрова и восприятия. "С волосами думать легче", - сказал один старик, и это открытие меня поразило. Действительно - легче. Возможно, волосы, наподобие антенны, помогают улавливать полезные токи из воздуха, так же как лес притягивает тучи, усиливает осадки. В то же время волосы могут служить защитой от каких-нибудь электроразрядов. У меня, например, после свежей стрижки обязательно трещит голова...