За запертой дверью (СИ)

— Я Вас ненавижу, — прошипела Ада.
Ирина Дмитриевна рассмеялась.
— Это так теперь называется?
— Что, что Вы хотите от меня?
— Я — от Вас? Милая, к Вашему сожалению, я от Вас не хочу ничего. — Преподавательница по обыкновению прохаживалась по кабинету. — Вопрос в том, чего хотите Вы. И ответ мы обе знаем.
— Я не знаю, с чего Вы взяли…
— Что Вы хотите меня? Что Вы меня боитесь? Вы живете слишком мало, чтобы это скрыть, а я — слишком долго, чтобы не увидеть. Давайте я скажу Вам раздеться, да, прямо сейчас, щелкну пальцами и — знаете, что? Вы разденетесь. Здесь. Для меня.
Ада молчала. Они обе знали, что это было правдой. Вдобавок её щеки так не вовремя залил стыдливый румянец. Да. Она разделась бы прямо там, на кафедре, по щелчку. Она в полной мере осознавала это. За это ей было ужасно стыдно перед собой.
— Ну что? — Ирина Дмитриевна опустилась на стул напротив. — Я могу это сделать. Прямо сейчас, Ада, могу щелкнуть пальцами, — она рассмеялась, — или могу отвезти Вас к себе и наиграться вдоволь. Наедине.
— Я не Ваша игрушка, — процедила Ада, собрав воедино обрывки здравых мыслей в голове.
Преподавательница снисходительно усмехнулась. Звонкий щелчок длинных пальцев язвительно хлопнул на кафедре. Женщина улыбнулась и насмешливо подняла брови.
— Я жду.
Встать, возмутиться, уйти и не возвращаться — Ада знала, что нужно было делать. И всё же её руки потянулись к кнопкам на рубашке. Одна, вторая, третья — преподавательница победно улыбалась, откинувшись на спинку стула. Нет, не могла моя Ада поступить по-другому. Если бы только Вы знали, что творилось с ней! Нет. Вариантов у неё не было. От осознания и принятия этой колкой правды в глазах у неё предательски встали слезы. Она расстегнула все кнопки и вытащила руки из рукавов. Ада положила рубашку на колени, но Ирина Дмитриевна протянула руку, и девушка, как завороженная, отдала её. Она посмотрела на преподавательницу, и слезы покатились по её щекам. Боже. Ей было — возможно, впервые — всё равно, как это выглядит. Ей было стыдно, но этому чувству целиком и полностью она готова была отдаться. С головой.
Да. Она это чувствовала. Внизу живота всё горело синем пламенем, кипело, сходило с ума. На глаза наплывала густая дымка. Хотелось провалиться под землю. Ада завела руки за спину и расстегнула застежку лифчика. Спустила бретельки. Ирина Дмитриевна протянула другую руку, и девушка послушно отдала ей белье.
Она была там, как под светом рампы, совершенно беззащитная. Ирина Дмитриевна не рассматривала её — она смотрела ей точно в глаза, и от этого становилось всё ещё хуже, ещё безобразнее. Ада, как преступник на скамье подсудимых, сидела там и не могла сказать ни слова.
— Теперь, милая, — начала она, — Вы бы, конечно, больше всего хотели, чтобы я сделала это. Уложила Вас здесь, на этом диване. Нет, милая. Теперь Вы не получите так просто, чего хотите. С Вашей стороны, Ада, было очень некрасиво и не очень умно уходить. Мы неплохо проводили время. Теперь эта опция Вам недоступна. Подумайте над своим поведением.
— Ирина Дмитриевна…
— Думайте обо мне. Я знаю, Вы будете. Я пойду на пару, а Вы закроете глаза и в красках представите, как будете признаваться мне во всех своих грязных желаниях, в которых у Вас не хватает смелости признаться даже себе самой, как будете просить у меня прощения, и как в конечном счете я Вас поимею.
Она отдала девушке рубашку.
— Одевайтесь. Это, — она сложила белый лифчик в свою сумку, — я конфискую. Мне так хочется. — Преподавательница едко усмехнулась. — А Вы говорили, Вы не моя игрушка. До свидания.
========== Глава 15. Двое на старом диване. ==========
Дверь со свистом хлопнула. Как только Ирина Дмитриевна исчезла из кабинета, туман начал постепенно рассеиваться. Ада осталась наедине с собой, и больше не могла она прятаться. Правда о себе самой стояла там, перед ней. А самое, самое ужасное для неё было то, что действительно не могла она не думать о преподавательнице, которая заставила её вот так, в полдень, прямо на кафедре раздеться. И эти мысли донимали её, но избавиться от них она не могла, и от этого становилось ещё тяжелее. Она сидела там, на старом зеленом диване, с расстегнутой рубашкой и плакала. Нет. Самое страшное было то, что она так искренне, так сильно хотела злиться на женщину, но не могла. Нет, не могла. Она вытирала слезы и осознавала то, что до последнего боялась осознавать. Она была права. Во всем права. Скажите, разве можно на правду злиться? И всё же Ирина Дмитриевна кое-чего не знала.
Потребовался не один час, чтобы слезы на её щеках высохли. А когда буря утихла, Ада улыбнулась своей восприимчивости. Делать глупости и не жалеть о них — эта идея сохраняла долгое время равновесие в её жизни, оправдывала её, многое позволяла. Было ещё что-то. Об этом Ада не вспоминала — не было нужды вспоминать то, что ни на секунду не было забыто. Ни под звездным ковром ночи, ни за чашкой чая, ни в случайных объятиях, ни на старом зеленом диване — никогда. Всегда было ещё что-то.
Ада не говорила напрямую. Думала, что я понимаю. Разумеется, я понимала. И вы, если бы вы оказались на моем месте, — поверьте мне на слово! — вы бы поняли. За пеленой незамысловатых желаний, глупых переживаний, неверных решений и сомнений в её глазах стоял свет. Этот свет ни с чем не спутаешь. И этот свет, несмотря на сгущающуюся тьму вокруг, она бережно хранила. И ей больше было стыдно перед ним, чем даже перед самой собой. Она боялась, что под натиском страстей он угаснет. И с каждым днем всё тяжелее было его беречь — так давно, ужасно давно Ада не видела её! Иногда ей казалось, что её и нет вовсе — будто она сама придумала её и свято в неё поверила. Поверила в прекрасного человека, в прекрасное чувство, от которого в серой повседневности осталась одна лишь едва различимая тень. Она уже не думала о том, чтобы её увидеть. Хотя бы заговорить о ней с кем-нибудь — это уже казалось каким-то счастьем. С каждым днем она всё дальше уходила в туман, всё тяжелее было различить её очертание в темноте.
Когда Ирина Дмитриевна вернулась за пальто, она нашла Аду в той же позе на диване, в которой она её оставила.
— Хорошая девочка, — рассмеялась она. — Вы всё думаете?
Ада молчала.
— Молчите, — заключила женщина. — Что ж. Молчите.
Ирина Дмитриевна села рядом и сложила руки в замок. Тишина вдруг дрогнула. Стало слышно, как трещит старая лампа.
— Обижаетесь на меня? Правильно делаете, — она легко улыбнулась и посмотрела на девушку.
Ада повернула к ней голову и встретила её взгляд.
— Ирина Дмитриевна.
— Да?
— Увезите меня домой.
— Так просто?
— Почему нет.
— Я не могу, простите. Вы явно не в том состоянии, чтобы…
— Напиться и лечь под Вас. Я в том состоянии.
— Я — не зверь, Ада, пусть иногда и кажусь им.
— Вы мне нравитесь. Я этого хочу.
Ирина Дмитриевна наклонила голову и как-то особенно грустно посмотрела на лаборантку. Повисло неловкое молчание.
— В том-то и дело, Ада, что вряд ли я нравлюсь Вам так, как Вы — мне, — Ирина Дмитриевна отвела глаза.
Эти слова пронзили, кажется, само время. Что-то зазвенело в ушах.
— Подождите…
— Вы меня поняли.
— Не совсем.
Ада почувствовала, как в висках что-то тревожно заколотилось.
— Не заставляйте меня исповедоваться.
— Ирина Дмитриевна, — Ада подсела ближе к женщине, — я знала, что Вашему поведению, Вашему отвратительному поведению есть объяснение. Я хочу его услышать.
— Зачем?
— Вы — не плохой человек. Я знаю.
— Мне больно было Вас отпускать. Мне не хватает Вашей компании.
— Моей компании?
— Да. Вас. Это вы хотели услышать?
Ада заглянула женщине в лицо. Она подозревала. Однако подозрения казались ей самой настолько нелепыми, что она тут же отметала их. Разве может, разве можно было?..
Рядом с ней сидела не статная женщина — нет, это было совсем другое лицо. Она сложила руки на колени, как наказанная школьница. Ада сама вся сжалась от того, что видела Ирину Дмитриевну такой. Такой она никогда не была. Такой, казалось, она не могла быть!