Перевал
— Дедушка, ты бы поспал, отдохнул, — участливо предложил Илька старику. Он первый раз так назвал его, должно быть, из чувства сострадания. Впрочем, ни тот, ни другой этого не заметили. Дядя Роман уже пытался петь голосом, клокочущим от слабых слез.
Он безоговорочно подчинился Ильке, заполз на нары. Из открытого барака еще долго доносилось заунывное:
Не для меня придет весна,Не для меня Дон разольется…После обеда он молча собрался и пошел на работу вместе со сплавщиками.
Притихший было к утру дождь снова начал сеяться, трусить, заполняя все вокруг тонкой, рябящей паутиной. Сплавщики, кутаясь в брезентовые куртки и плащи, ушли по берегу, поднялись на яр и исчезли за поворотом.
Илька чувствовал себя неловко, оставаясь в теплом, сухом бараке. Он решил тоже одеться и сходить по ягоды. Сапоги у него были большие, мужицкие. Вместо онуч он обертывал ноги мешками из-под сухарей. Рукава брезентовой куртки Илька закатывал наполовину. С ведром в руке он вышел из барака, припер палкой дверь.
Постоял Илька, огляделся. Дождь расходился. Дальние увалы заволокло низко осевшими тучами. По реке плыли пятна пены. Появились на воде и первые желтые листья. Леса покорно смолкли, в заводях начали садиться на дно переплетенные космы тонких водорослей. Низко проносились реденькие табуны уток. Они, как говорят охотники, разминались перед большими перелетами.
Близилась осень. Сплавщики теперь дольше бывали дома. В темноте на сплаве не наработаешь. Всей артелью грызли кедровые орехи, с прищелком жевали лиственную серу, играли в шашки, перечитывали старые газеты к книги, обсуждали мировую политику и жену начальника сплавной конторы, мечтали о прибытии баркаса.
И вот эти-то длинные бездельные вечера бригадир Трифон Летяга решил обернуть на пользу.
Учителя и ученик
В один из дождливых вечеров, возвращаясь с работы, Трифон Летяга сказал Дерикрупу:
— Отстал мальчишка от школы, ты подзанялся бы с ним. Все одно вечерами-то лоботрясничаем.
— Чего? — поднял на Трифона тоскливые глаза Дерикруп. В последнее время он заметно скис — видно, погода действовала на него.
— Занялся бы, говорю, с Илькой, кто его примет во второй класс после такого большого пропуска, а первый он уж перерос…
Дерикруп остановился и долго соображал, потом вдруг кинул багор, поймал его.
— Идея! Скажи, нет? — зачастил он. — Правда, ни учебников, ни тетрадей. Но, будь спокоен, я его своим методом.
— Ты только не фокусничай, — предупредил Трифон Летяга. — Живой человек все же!
— Ты еще не знаешь, куда я годен! — возразил Дерикруп. — Ты еще убедишься, на что годен Гришка Круподер.
После ужина Дерикруп веско приказал Ильке:
— Давай наведем гигиену на столе, и я начну с тобой занятия. С сегодняшнего дня ты — предмет народного образования.
Илька аж присел от неожиданности, мужики робко спросили у Дерикрупа:
— Это как понимать?
— Вам ничего понимать не надо. Ваше дело не мешать мне работать с учащимся и вообще создавать условия: освобождать помещение своевременно и так далее…
Еще никогда не говорил Дерикруп так важно.
Мужики, покачивая головами, стали один по одному покидать барак. Исусик, стоя на краю плота, кивнул на окно, где был виден долгошеий Дерикруп.
— Он его научит в дырку калача пролазить либо на луну лаять, он ему преподаст науку…
— Ну, начала кила…
— Хватит, починяйте пока такелаж, чем языки обхлестывать, — заявил Трифон Летяга. — Багровищ вон кучу переломали — насадите. И наперед учтите — Дерикруп не шутки шутит, чтоб никаких…
А в бараке, подавленный важным видом Дерикрупа, сидел за столом Илька и пытался на пальцах отнять от двадцати семь. Пальцев не хватило, таблицу умножения Илька не знал. Ничего не отнималось и не прибавлялось.
Видя, как Илька с отчаянием шевелит пальцами и как быстро обрастает его рябой нос каплями пота, Дерикруп понял — он уже сделал какой-то педагогический просчет. Тогда студент важно покашлял в кулак и прошелся по бараку с задумчивым видом, чуть волоча ноги.
— Ну, ладно, арифметику пока отставим, — решил он, — давай начнем чтение, затем писать буквы. У меня вот завелись тут кой-какие книжки. — И «учитель» открыл свой чемоданчик, к крышке которого была пришпилена фотография.
На фотографии Илька увидел не то курятник огромный, из которого хлестала вода, не то заплот. Словом, чудное что-то. Дерикруп заметил, что Илька уставился на фотографию, щелкнул по ней пальцем:
— Днепрогэс! Слыхал, что это за сооружение и что оно в нашей жизни значит?
— Не-е. Откуда вода бьет пуще, чем на перекате…
— На перекате! — фыркнул Дерикруп. — Дикарь ты. Скажи, нет?
Илька оскорбленно выпрямился и засопел. А Дерикруп стал с жаром рассказывать о Днепрогэсе и об Украине, особенно о своей деревне Погорыбци, лучше которой не было на свете и едва ли будет когда. Илька диву давался, что на земле есть такие места, где яблок растет — лопай их от пуза, и никто ничего не скажет. Илька только раз в жизни пробовал яблоко, да и то половинку, когда был с бабушкой в гостях у какой-то золотозубой городской тетеньки. А Дерикруп вон говорит, яблоки — это чепуха, есть еще груши, виноград, сливы, кукуруза, бараболя, абрикосы, черешня.
И каких только фруктов не произрастает на этой самой Украине! Там, стало быть, и находится тот самый рай, о котором бабушка все время поминает в своих молитвах.
Илька с неподдельным изумлением произнес:
— Так почему же ты из этого рая смотался?
Дерикруп с минуту молчал, подыскивая подходящий ответ, но так ничего нужного и не нашел, а сказал, пожав плечами:
— Судьба. Батьку петлюровцы изрубили, мать в двадцать первом от тифа умерла, и я побрел по свету. До Сибири добрел. Учти: добровольно!
Лицо Дерикрупа сразу осунулось и посерело еще больше. Но вот он резко тряхнул головой и грохнул три книжки на стол:
— Во, Илья, тебе циркуляр науки. Одна книга под названием «Джек Восьмеркин — американец», другая «Рыжик» — это почти про нас с тобой, и, третья, третья… ну, эту мы пока повременим читать, тут господин Золя описал, как парижская дамочка Нана с мальчиками дружила. Книга эта на холостых мужчин действует раздражительно. И хотя ты тоже мужчина, но в силу того, что в анкете твоей записал я — одиннадцатый год, пока что читать эту завлекательную книжицу воздержимся… — Дерикруп поднял палец, — из педагогических соображений!
Илька принялся списывать с книг слова. А Дерикруп снова прохаживался по бараку с заложенными за спину руками. Он играл учителя.
«Джек», — старательно вывел Илька и, уже исходя из собственной инициативы и сообразительности, дописал: «Сыобака». Прочитавши это, Дерикруп захохотал было, но Илька сердито глядел на него и готов был кинуться в драку.
— Слухай, хлопец, — сказал Дерикруп нахохлившемуся мальчишке, — Джек это человек, понял? Илька вышел из себя.
— Если взялся учить, так учи, а нечего!.. Что думаешь, уж вовсе ничего соображать не умею и собачьего имени от человечьего не отличу?..
Дерикруп захлопал белесыми ресницами.
— Га! Занятно! Вот так предмет! Как же я тебя, хлопец, учить буду? Ведь ты никакой методике не поддаешься?.. Никакой!
— Такая методика годна кобыле под хвост. По мне, взялся учить — учи взаправду, а надуть не надейся. Особенно насчет собак! Уж что-что, а собак я знаю. Вон у нас Осман…
— Так и тут неувязка, хлопчина, — почесал за ухом Дерикруп. — Османом тоже человека звали, турецкого султана, кажется…
— Чего-о-о?
— Султана, говорю, царя турецкого так звали.
— Айда-ко с худого-то места, — презрительно сощурился Илька.
И пришлось Дерикрупу весь вечер рассказывать Ильке про разные страны, и выходило так, будто есть на свете страны, где не только снега, но и зимы не бывает, и обезьяны по деревьям сигают хлеще белок, и разные звери бродят, А фрукты с голову величиной растут. Илька чему верил, чему нет. Однако слушать Дерикрупа было интересно, это нравилось мальчишке больше, чем считать. Больно уж надсадная наука — арифметика!