В небе Украины

Только сегодня я получил письмо от матери. Сколько долгих дней этот конверт шел из рязанской деревушки ко мне, на берег Волги!
Далеко отчий дом от Сталинграда. А стоит только на миг закрыть глаза, и он рядом, совсем близко. Вижу, как встает утром мать. Она встает еще затемно, тихо-тихо, чтобы не разбудить младших сестренок. У нее всегда много хлопот. Нелегко ей одной без мужа. Отец мой рано умер, и все заботы легли на плечи матери.
Она часто прижимала к себе мою стриженую голову и ласково бормотала: «И когда ты только вырастешь!». Мне в ту пору шел тринадцатый год.
Милая мама! Я постоянно чувствую свет и тепло твоей души. Кто не помнит с детства материнские руки!. Вот ты заботливо надеваешь на меня штопанное-перештопанное пальтишко, купленное по дешевке на базаре. Поверх воротника наматываешь пухлый обруч шарфа, связанного собственными руками…
Вспомнилось лето 1938 года, день, когда я стал комсомольцем. Пришел домой, вынул из кармана дорогую мне книжицу. Мама присела на лавку, долго смотрела на меня, потом улыбнулась: «Ну вот, ты уже стал взрослым. Был бы жив отец — не нарадовался бы! Поздравляю, сынок»…
И здесь, в выжженных солнцем калмыцких степях, я словно слышу ее призывный голос: «Бей врага, сынок! Бей за нас, за весь наш народ!».
Неожиданно на мое плечо легла рука Захара. Он приблизился ко мне, и я увидел его разгоряченное лицо.
— Знаешь, я очень боялся остаться без глаз… шепнул он мне, И вдруг без всякого перехода добавил: — Хорошо сейчас у нас на Кавказе!
Я понимаю его. Ему, как и мне, взбудоражила душу песня, навеяла мысли о родном доме.
Из рассказов Захара я знал, что родился он в селе Араниси в шестидесяти километрах от Тбилиси. Село славилось школой, которую открыл известный просветитель профессор Зандукели на собственные средства. Когда Зандукели лежал в тбилисской клинике он просил снабжать его водой из аранисских родников, что возле дома Хиталишвили.
Горы отгораживали жителей села от всего мира. Когда Соломону Хиталишвили, отцу Захара, надо было съездить в город, чтобы продать скот или шерсть, дрова или сушеные фрукты, он запрягал в телегу пару буйволов и отправлялся в двухдневное путешествие.
До революции отец батрачил, а мать даже не умела считать деньги… Правда, это почти не мешало ей, так как деньги в семье бывали редко. Когда Захару сшили сапожки из воловьей кожи, это была вершина мальчишеского счастья! Как он резво бегал в них, как плясал!
Дарико, мать Захара, женщина редкой доброты, молила бога, чтобы ее сын стал учителем. Не скрывала и другой своей мечты — вырастет сын, остепенится, женится, а она будет нянчить внуков. Зато отец часто ворчал, называя Захара сорванцом. С быстротой кошки забирался парнишка в самые затаенные места. Ни одна душа из жителей села порой не знала, где мог пропадать целый день Захар, да никто и не подумал его искать.
А в это время Захар, взобравшись на скалу, с замиранием сердца следил за полетом парящего в небе орла, который при виде добычи складывал крылья и камнем падал вниз. Казалось, вот-вот он ударится в скалу и разобьется в лепешку, но неожиданный взмах крыльев — и синяя черта гор словно расступалась перед ним. Орел вновь взмывал ввысь. Оставаясь наедине, Захар отдавался своей мечте, уносившей его безоблачную даль неба, сверкающего океанской синевой.
Парение орла крепко врезалось в память. Хотелось летать так же стремительно и дерзко. Но преградой для осуществления мечты оказался возраст. Тогда Захар решил пойти на обман. Первой запротестовала мать, когда председатель исполкома сельского совета выдал сыну справку о том, что ее Захар родился в августе 1922 года. Уж кто-кто, а мать знала, что ее сын родился 1 сентября 1923 года. Велико было ее возмущение, но сделать ничего не могла. Это была святая ложь. Она понадобилась Захару для поступления в аэроклуб. Не хватало одного года, чтобы стать курсантом.
Поговорив с пришельцем с гор, начальник аэроклуба, глядя в горящие глаза юноши, сказал: «По годам ты не подходишь. Но уж если очень хочешь, то я не знаю сколько тебе лет…».
Прощай Араниси, прощай родной дом! Здравствуй заветный аэроклуб! Хитали подошел по всем статьям. Популярный тогда призыв: «Комсомольцы, на самолет!» не сразу вел в небо. Прежде было кропотливое изучение техники, тщательная подготовка к прыжкам с парашютной вышки, изучение теории, физическая подготовка. Потом полеты с инструктором. «Учился ходить» в воздухе.
После окончания аэроклуба Хитали направили в Кировобадскую школу летчиков. И тут началась война. Через несколько дней все ангары и служебные помещения были перекрашены, стали пятнистыми и сразу изменили форму и размеры. Всюду появились глубокие, отрытые курсантами щели.
В первый же день войны Хитали пишет рапорт с просьбой направить на фронт. Ответа не было. Ведь бить врага — это чрезвычайные полномочия, и их не так-то легко получить. Борьба — окрыляющая привилегия и в дни войны и в дни мира!
Наконец все уладилось, и штурмовик «Ил-2», за штурвалом которого сидел Захар Хиталишвили, оказался в районе Кишинева. На его долю выпала нелегкая задача громить фашистскую технику первого эшелона врага, катившегося на землю нашей Родины, хваленого, считавшегося непобедимым, предельно наглого.
Захару не было еще восемнадцати, а в его руках был отличнейший по тому времени штурмовик, в котором он один за все в ответе: и за машину, и за землю… И летчик уничтожал все, что успел подтянуть враг: живую силу и технику, на переднем крае и тылу, в летную и нелетную погоду. Захар летал легко, красиво…
…А певица продолжает петь. Слова песни, проникновенные и нежные, почему-то жгут сердце, горячат кровь.
Хитали, как завороженный, смотрит на сцену. Губы его что-то шепчут, лицо светлеет, гибкая фигура становится пружинистой, напряженной.
В этот момент для него нет войны, нет оглушительного рева авиационных двигателей, бесчисленного множества зенитных взрывов, есть лишь вечная любовь к Родине, ко всему прекрасному, что сохранилось в памяти с детских лет.
 XII 
Сквозь сон слышно: «Тревога!» Вскакиваем. Хитали привычным движением рук быстро натягивает брюки, гимнастерку, сапоги, срывает с вешалки шлем фон, планшет.
На ходу цепляемся за борт полуторки и кубарем сваливаемся в кузов. Холодный ветер заставляет теснее прижаться к борту автомашины, глубже зарыться в теплый воротник куртки.
Приятно покачиваться в кузове автомашины, чувствовать, что без малейших усилий с твоей сторон тебя уносит куда-то. Смыкаются отяжелевшие веки, клонит в дремоту. Не проходит и пяти минут, как засыпаем. Вероятно, только в молодости можно уснуть в таких условиях.
Приехали! Летчики один за другим покидают полуторку. Внизу встречает начальник штаба. Еще темно, рассвет не наступил, и лица его не разобрать. Мы узнаем его по голосу.
— К командиру, на КП, — доносится знакомый голос.
Поодиночке втискиваемся в узкую дверь землянки, Из большой темноты погружаемся в малую, без звезд и месяца, со спертым воздухом, отдающим табаком и сыростью. Придвигаемся к горящей «катюше». Разворачиваем карты, наносим изменения в линии фронта.
Начальник штаба, навалившись грудью на расстеленную на столе, двухкилометровку, начинает перечислять населенные пункты.
Командир полка накручивает ручку полевого телефона, по-видимому, пытаясь связаться со штабом дивизии.
— Алло, алло! — изо всех сил кричит он. Слегка полнеющий, краснощекий майор, связавшись с кем-то из начальства, подал знак: «Тише!». Он говорит с подчеркнутой выдержанностью, приглушенным голосом, медленно постукивая пальцами по телефонному аппарату, тем временем начальник штаба записывает с его слов населенные пункты.
До боли в глазах вглядываюсь в линию фронта на карте. Снова наши войска потеснены, У командира полка майора Толченова, получавшего по телефону боевую задачу, на лбу выступили бисеринки пота. Мелькают названия: Яшкуль, Халхута, Утта…
Ждем с нетерпением, когда же, наконец, будет поставлена боевая задача? Каждый из нас лихорадочно перебирает в памяти возможные варианты боевого порядка, маршрут полета, но решение комполка пока не объявляет.