В небе Украины

Крепко обнимая летчика за плечи, комдив не удержался и добавил:
— Значит, Выдрыч, был прав. Вот вам наука!
 XXII 
Все мы понимали, что каждый сбитый нами вражеский самолет — лишь один из тысячи, которые все еще бороздили небо над Кубанью. И от того, насколько мы становились тактически грамотнее, насколько наши атаки были целеустремленнее, во многом зависел наш успех. Зависел он и от разумного риска и дерзости в бою. Надо было постоянно учиться искать и находить новые приемы борьбы с врагом. «Нужно бороться за первую поражающую атаку, но еще лучше за каждую» — таков был девиз Захара Хиталишвили.
Как-то командир дивизии повел разговор об обобщении опыта лучших летчиков, в том числе и Хитали. К моему удивлению, Захар качал говорить о том, что опыт надо перенимать у командиров постарше, а он еще годами не вышел.
— А что такое опыт? — усмехнувшись спросил подполковник. — Разве он только прожитыми годами измеряется? Иной до седых волос чужим умом живет.
Комдив понимал, что летчики, которые повседневно сражались с врагом, могут многое рассказать, предложить, посоветовать. И больше других мог рассказать и показать Хиталишвили. Ведь все знали скрупулезную точность его расчета, стремление использовать «ильюшин» на грани технических возможностей, умение сочетать дерзость с опытом, всегда быть в постоянном поиске. И в этом еще раз убедились в одном из вылетов.
…Мы поднялись шестеркой. Низкое солнце пронизывало облака на горизонте. Хитали надвинул очки на глаза. В зыбком пространстве, в беспокойных бликах на фонаре легко пропустить еле заметные точки самолетов противника.
Когда тело спеленуто привязными ремнями, а шлемофон плотно прижат к шее, лоринги делают каждое движение головы замедленным. А если перед тобой вплотную прицел, а сзади монолит бронеспинки, осмотрительность тоже становится делом трудоемким. Чтобы добиться ее, нужно маневрировать и полагаться на зоркость воздушного стрелка.
Хитали ввел самолет в крен — горизонт запрокинулся, разводы солнца на фонаре погасли, мир перед глазами сразу налился зеленью полей, голубизной рек. И в этом насыщенном красками, словно просветленном мире, на фоне темного клина пахоты летчик увидел темно-желтые самолеты с утонченным к хвостовому оперению фюзеляжем. Это «мессеры».
Нужно выиграть пять-шесть секунд, атаковать первым и навязать свой вариант боя. Если же атака сорвется, успеть обдумать… Нет, не обдумать, осмысливание — процесс длительный. Здесь другое: в доли секунды вмещается час подготовки на земле, из десятков вариантов мгновенно отбирается единственно нужный.
— «Мессеры» слева, внизу! Атакуем! — коротко, на одном выходе приказал ведомым Хитали.
И уже не существует зелени заливных лугов, темных заплат пахоты. Теперь все это стало цветовыми пятнами, на которых то отпечатываются, то смазываются силуэты «мессершмиттов». Не упустить, сблизиться, атаковать…
Солнце в лицо — рука на мгновение отрывается от управления мотором, защищая глаза. Крен — и силуэты «мессеров» четко вкрапливаются в блеклое небо.
При таком маневре четверка «мессеров» распалась, разорвав неизменность дистанции, часть самолетов пошла на «петлю», словно дразня, распластав тонкие, как лист, крылья.
— Круг! — приказал Хитали, заметив в переднее стекло замыкающего летчика своей шестерки. Он больше, чем кто-либо, в опасности. Следует резкий разворот. Маневр ведущего понятен. Теперь каждый самолет может защитить соседний мощным передним огнем.
Фонарь кабины словно черпанул землю и снова захлебнулся синевой. Нанести удар по «мессершмитту», когда шестерка «илов» находится в «кругу», удобнее всего в момент его подхода с внешней стороны. Тогда нужно энергично довернуть нос самолета, поймать в прицел «худого» и дать очередь из пушек и пулеметов, затем вновь стать в «круг».
Перегрузка сжимает тело, свинцовая тяжесть давит на позвоночник, потом будет побаливать шея, но это потом, на земле, а сейчас надо сохранить поворот головы, удержать взгляд на «худом», не дать скользнуть ему между самолетами, упредить.
Пальцы прикипели к гашеткам пушек и пулеметов. Нет, рано, дистанция велика! Вражеские истребители не выдерживают. Они приближаются к «кругу» с внешней стороны, выискивают разрывы между «илами».
В прицеле темно-желтый «мессер». Удар неотразим. Снайперский удар! Но бой продолжается, потому что враг не может смириться с потерей. Вновь следует атака «мессеров» и опять постигает их неудача. Задымил второй истребитель. Его сбил воздушный стрелок Михаил Устюжанин. «Круг» не разорван. Шесть самолетов, словно связанные воедино, кажется, заключили в кольцо все небо.
— Молодцы «горбатые»! — это голос комдива. Он на КП армии.
Хитали бросает взгляд на землю, потом на голубое небо, улыбается; «Два сбито, остальные ушли…»
Всего пять минут прошло с того момента, когда над землей увидел Хитали вытянутые силуэты «мессершмиттов». Пять минут… Нет, триста трудных, наполненных борьбой секунд. Через несколько минут после того, как сброшены бомбы на огневые позиции врага, шестерка штурмовиков заходила на посадку на свой аэродром.
 XXIII 
У комэска Хиталишвили фронтовые дела круто шли в гору. Только за последние дни его эскадрилья уничтожила до тысячи вражеских солдат и офицеров, более трех десятков танков, полсотни автомашин и другой техники.
Комэску присвоили звание капитана, грудь его украсил еще один боевой орден Красного Знамени. Как-то в эскадрилье, которой командовал Хитали, разгорелся спор. Некоторые летчики пытались доказать, что с плохо укатанной полосы, особенно после дождя, невозможно взлететь с полной бомбовой нагрузкой. Поминутно призывали в свидетели тех, которые по той или иной причине прекращали взлет.
Комэск сидел молча. Глаза его смотрели цепко и чуть настороженно. Он приглядывался к молодым летчикам. Среди них были сильные и слабые. Пока все идет хорошо, слабак на коне. Первая кочка — и вылетел из седла. А подняться по слабости не всякий может.
Вдруг молоденький лейтенант, улучив момент, вступил в разговор.
— Разрешите, товарищ капитан? Нам каждый день толкуют: летчик, что снайпер, с первой атаки поражает цель. Да если бы нам больше доверяли! — Говоривший оглянулся на товарищей, как бы спрашивая их: «Верно я говорю?».
Перед глазами комэска выросло широкоскулое курносое лицо летчика, его вопрошающий взгляд. Этот летчик был горем эскадрильи. Ему все время казалось, что его «зажимают», не дают развернуться.
— Ну, а теперь я спрошу, — спокойно начал Хиталишвили, обратившись к лейтенанту. — С какой бомбовой нагрузкой летал на боевое задание?
— Как все, — ответил тот.
— За всех не расписывайся, — нахмурился капитан.
— Большинство летчиков подвешивают по шестьсот килограммов бомб — это на треть выше нормы. А самолеты одни и те же. Улавливаешь разницу?
Еще не раз приходилось встречаться с такими, кто бьет себя в грудь и по любому поводу кричит, что ему не доверяют. Они не трусы. Но главная их забота — удержаться на гребне известности, славы. Может, и этот такой?
— Доверие надо заслужить, — строго сказал Хиталишвили. Он посмотрел на молодого летчика и после недолгого раздумья добавил: — Совсем недавно выпустили одного летчика с перегрузочным вариантом, а он не справился. Подломал на взлете самолет и чудом остался в живых.
— И он вчера прекратил взлет, — бросил кто-то реплику. — Испугался, что не оторвется от земли. Раздался смех, лейтенант вспыхнул.
— Так ведь какое летное поле… Грязища — ноги не вытащишь!
Началась перепалка. В споре проскальзывали выстраданные и потому необходимые слова о роли летчика-штурмовика в бою.
Комэск высказал в тот вечер все, что накопилось у него в душе, накопилось исподволь, пожалуй, незаметно даже для него самого.
— А ты не обижайся на товарищей, — дружески посоветовал командир эскадрильи молоденькому лейтенанту, которому пришлось выслушать в свой адрес немало неприятных, но правдивых слов.