Собрание сочинений (Том 5)

- Сынок, - сказала Ольга, - видишь, ты чужой земли ищешь, чужую блюдешь, а нас тут чуть-чуть печенеги не взяли. 
Он сидел, после бани чистый и еще более красный лицом, на нем была полотняная белая одежда и в ухе серьга с жемчугом и рубином. 
- Они опять придут, если ты уйдешь, - сказала Ольга. - Останься с нами! 
- Мати моя! - отвечал он. - Завязаны у меня в Предславе великие дела. Что ж, бросить, не развязав? 
- Хватает великих дел и у нас в Киеве. 
- Мати, на месте сидя не много сделаешь. 
- Те, кто тебе оставил Киев, тоже на месте не сидели. Однако свое княжество им было как зеница ока. 
- Кто мне оставил Киев, - сказал Святослав, - дошли до предела своего. Мне - раздвигать пределы. Много ли они достигли, ударяя на греков с моря? Болгарские горы - подступ к Константинополю. 
- Разве нельзя поближе где раздвигать пределы? 
- Нет, - отвечал он. - Не ты ли меня учила - время нам в люди выходить? 
- Будь у меня те прежние силы, - сказала Ольга, - я б сама тебя послала на то, что ты, мой отважный, затеял. Но погляди, я уж дышу едва. Что здесь будет без нас с тобой? Неужели тебе не жалко ни отчины, ни деток? 
Тогда, чтоб ее утешить, он стал ласково ее уговаривать, рассказывая, как прекрасно он живет в Предславе. 
- Ты бы посмотрела, - говорил он, - на тамошний торг: со всех сторон туда везут всё доброе. Посмотрела бы, в каком дворце мы живем с дружиной. Даже палата, где мой конь стоит, резным мрамором украшена. 
- Сыночек, - она сказала, - ты меня за дитя считаешь, что ли? Будто я не знаю, что тебе резной мрамор нужен столько же, сколько коню твоему? А вот ты знаешь ли, что в порогах стоит печенежский князь Куря, по-ихнему означает Черный, и этот Черный князь поклялся из твоего черепа сделать себе чашу для питья? Останься, родной! 
- Я вятичей покорил, - отвечал Святослав, - я Тмуторокань покорил, что мне князь Куря! Не проси, пусть Русской Землей сыновья управляют, им отдаю. 
И стоят перед ним два мальчика в шелковых красных рубашечках, бойкие мальчики, от рождения привыкшие быть господами. И он говорит старшенькому, женатому на гречанке-монахине: 
- Тебе, Ярополк, отдаю Киев. 
И младшенькому: 
- А тебе, Олег, Древлянскую землю. А прочие волости вы сами между собой поделите. 
Но есть в селе Будутине еще сын, меньше Олега, совсем несмышленыш Владимир, сын Малуши. И ходит кругом Святослава Малушин брат Добрыня, дядя Владимира, заглядывает Святославу в глаза, шушукается с послами. Говорят новгородские послы: 
- Вот, древляне своего князя получили. Дай и нам князя из твоего рода. 
- Кого ж я вам дам? - сказал Святослав. 
- Не то мы сами найдем, - сказали новгородцы. 
- Хочешь к ним? - спросил Святослав Ярополка. 
- Нет, - ответил тот, - не хочу. 
- А ты? - спросил Святослав у Олега. 
- Не хочу, - сказал и Олег. 
- Владимира дай, - сказали новгородцы. 
- Он же младенец еще. 
- И хорошо: вырастет с нами и будет чтить наш обычай. 
- Ну берите, - сказал Святослав. 
Новгородцы взяли маленького Владимира и его дядю Добрыню и повезли к себе на север. А Святослав стал собираться обратно в Болгарию. 
Настал день его отъезда. Он поцеловался с Ольгой и поклонился ей в ноги, и она его перекрестила. 
Дружина с наточенными мечами, на начищенных конях поджидала его. Он сел на своего коня, и тронулись. 
Постукивая клюкой, взошла Ольга на башню-смотрильню - поглядеть ему вслед. 
Очень высокая стала эта башня. 
Без числа ступенек у лестницы. 
Еще ступенька. 
Еще. 
Идешь-идешь - всё перед тобой ступени. И на каждую ведь подняться надо. 
После его отъезда она прожила недолго. Ее похоронили по христианскому обряду. Через много лет ее внук Владимир перенес ее прах в Десятинную церковь. 
1966 
 
СКАЗАНИЕ О ФЕОДОСИИ 
 
ВОСХОД 
Глубокой ночью Феодосий поднялся с постели. 
Он спал на полу, на старом утоптанном войлоке. Хотя была в комнате лавка с пуховиками и с одеялом на заячьем меху и мать приказывала спать на лавке. 
Месяц ярко светил в окошко, озарял беленые стены комнаты и стоящего посредине Феодосия. 
Феодосий слушал. 
Тихо. 
Он выглянул в окно. Пустой двор бел от месяца. Черная тень амбара. Черная Жучка. Жучка увидела, что он выглянул, - замотался черный хвост. 
Время. 
Все было собрано с вечера. Котомка, в ней житный хлеб и пара лаптей в запас: идти далеко. Лапти подшиты кожей для прочности. 
Надел котомку через плечо. Потянул дверь. Петли тоже с вечера смазал; не заскрипели. 
О господи, как грабитель ночной уходил он из родительского дома. 
Дом большой был, из самых богатых в Курске. Наверху жили Феодосий и его мать. Внизу была поварня. Двор обставлен постройками - склады, мастерские, нужники, жилые избы. Все обнесено бревенчатым высоким забором, бревно к бревну приставлено плотно. По забору гребнем - железные шипы. 
Феодосий спустился по лесенке. Рядом с ним по стене, в столбе лунного света, спускалась его тень. В сенях поперек двери спал на полу слуга. Феодосий перешагнул, двинул засов - бог помог отодвинуть бесшумно. 
Жучка налетела, едва Феодосий показался на пороге, лапами уперлась в грудь, задышала, заплясала. Он ее отстранил. Не до прощаний. Застигнут не помилуют. 
На воротах замок с калач величиной. Ключ на ночь мать забирала к себе. Но в дальней стене забора, в зарослях крапивы, где были свалены старые гнилые бочки и куда никто не ходил, у Феодосия давно уже было подкопано одно бревно. Сперва оно никак не хотело пошевеливаться, сколько он его, подкопав, ни расшатывал, - сидело недвижно, будто пустило корни в толщу земли. Но помаленьку, раз за разом, он его раскачал; и теперь оно поддалось без труда - наклонилось внутрь, во двор, настолько, что Феодосий мог вылезти в проулок. 
Проулок, неширокий, непроезжий, весь был перекрыт тенями заборов и крыш. Соседские псы залаяли было; но распознали соседа и успокоились. Шепча молитву, Феодосий поспешно зашагал по мягкой мураве. На отчий дом он не оглянулся. 
В доме господствовала мать. Подбоченясь, расхаживала она по своим владениям, и челядь боялась ее зычного голоса и тяжкой руки. 
Она любила поесть, ее кладовые ломились от копчений и солений, а щеки у нее были без румян как яблоки красные. 
Любила почет и в церкви норовила пробиться туда, где стояла супруга посадника, и состязалась с той в нарядах и в спеси. 
Мужчин любила. Рано овдовев, приближала к себе то одного молодца из рабов своих, то другого. 
После смерти мужа она держала в руках большую торговлю. Сама ею управляла и радовалась, что ее достояние множится. 
Но всю сладость жизни ей портил Феодосий. Каждый день он ей отравлял горьким ядом. С малых лет только и знал что молился - это при таких достатках! 
Другие дети играют - он не хочет. Другому мальчику справят новый кафтанчик, новые сапожки - мальчик рад. А Феодосий скинет обнову и наденет старое, да еще выбирает что похуже. 
- Да ты что! - скажет мать. 
Он в ответ: 
- Матушка, богатая одежда господу неугодна. 
- Да ты почем знаешь! 
- В писании - прикажи, прочту тебе - сказано о гробах раскрашенных, у которых смрад внутри. 
Мать чуяла в этих гробах обидное что-то и бранилась, и пинком прогоняла сына прочь. А он, опустив голову, выслушивал брань и шел в церковь. Уж так любил церковь! Что б там ни происходило - все ему отрада. Литургия идет - он от торжества светится. Принесут покойника - Феодосий тут как тут, стоит со свечкой среди сродников умершего и подпевает: со святыми упокой. В великий четверг читают двенадцать евангелий - он дослушает до конца, вслед за чтецом повторит всякое, самое малое даже словечко. 
- Ведь уж наизусть знаешь, - наставляет его мать, - что тебе за удовольствие слушать? Послушал немного, помолился, к иконам приложился, ну и ступай домой. Это ж ноги отвалятся - все службы выстаивать, что попы навыдумывали. Только черноризцам оно прилично да нищим, которые от этого свою выгоду имеют, а не нам, богатым людям.