Собрание сочинений (Том 5)

- По-моему, - говорит Василий, - от епитимии помощь невелика. Просто они большей частью стараются не видеть, когда кто преступает правила. Будто преступления и не было и всё идет как надо. 
- Малодушие! 
- Много преступлений, - поясняет Василий. - Не хотят срамить обитель. 
- Нет, это что же! - говорит Феодосий. - Покрывать грех? Нам не годится! 
Как дети, как малые дети! Ропщут, обманывают, не разумея своей же пользы. Соберутся потихоньку, вопреки запрету, и всякую пустоту пересуживают; а один поет божественное, чтоб заглушить разговор - отвести глаза. 
Феодосий знает их повадки! Подойдет бесшумно, приложит ухо к двери, сквозь пение различит шушуканье и богоотвратные смешки. Распахивает дверь и входит, стуча посохом. Они бледнеют и встают перед ним. Ох, раскаянья нет в них, только лукавство и робость... 
Он их увещевает. Увещевая, плачет. Они молча смотрят на его слезы, темно их молчание. И ходит он, полночи ходит, припадая ухом к дверям. 
Если у кого находит в келье еду - приказывает бросать эту неблагословенную пищу в огонь или в Днепр. 
Стало быть, у них деньги припрятаны; в пещерах, стало быть, закопаны или, может, в лесу; иначе откуда быть незаконным яствам и напиткам? 
Так как уговоры и наказания не помогают, он садится и пишет к ним. 
"Возлюбленные, - пишет он, - соблюдем его непорочные заповеди, не будем ходить вслед похотям, но будем работать богу. Воину Христову уместно ли лениться? 
Я, худый, вещаю вам: надлежит нам от трудов своих кормить убогих и странников, а не праздными пребывать, переходя из кельи в келью. Слушайте апостола Павла, говорящего: праздный да не ест. 
Молюсь вам от всей души, любимые мои, не будем в двоедушии! 
Вспомним первый свой приход, когда к дверям монастырским приближаемся, не всё ли обещаем терпеть - и поношение, и укор, и уничижение, и изгнание? Соблюдай же, что обещал: никто тебя к этому не нудил. Ныне же все те обещания ни во что вменяем. От жития святых затыкаете уши, чтоб не слышать об их мужестве. 
Засветим светильники наши любовью и послушанием. Потрудимся в молитвах, и в бдениях, и во всяких службах. 
Услышим звон - негоже нам лежать, но встанем, как нас богоносивый Феодор учит, с Давидовым словом в уме: готово сердце мое, боже, готово. 
После же второго звона ноги свои направим на шествие церковное, имея помыслы не дряхлые, а веселые, ибо в дом господень идем. 
На честь нам столпы и стены церковные, а не на бесчестье. 
И нам надлежит стоять с кротостью, не опираясь ни на стену, ни на столп, и руки сложить, а не вешать долу, и с умилением молиться, сон отложив и нечувствительным сделав себя к чиханию и к кашлю. 
Когда же начнем псалтырное пение, не высовываться друг перед другом и пение не сбивать, но смотреть в сторону старейшего и не начинать без него: в том доброчинство. И когда начинают песню или аллилуйю, взирать на старейшего, и когда он поклонится, тогда и мы". 
Написав, зовет писцов и сажает возле себя - переписывать для всеобщего чтения. 
"Как мне не стенать и не тужить, возлюбленные? - переписывают писцы. - Сколько лет минуло, и ни одного не вижу, пришедшего ко мне и вопрошающего: как мне спастись? 
Если кто ниву возделывает или виноград и видит плоды произрастающие и трудов не помнит от радости. Если же видит свою ниву поросшей многими терниями - как ему молчать о том, как не стенать? 
Молю вас, братия моя любимая, терпением вооружимся. 
Не пророков ли предают в беды и напасти? Тех каменьями побивают, других в пещь мечут, иных ко львам. 
И апостолов гонят, и в темницу сажают, и укоряют, и они не унывают в стольких бедах, не отвергают упования своего. 
И преподобных отцов видим, в терпении житие свое кончающих, как звезды сияющих в памяти нашей. 
Поклонимся и припадем к нему, и восплачем с покаянием. Поплачем здесь, но получим царство небесное и там утешимся". 
Святослав пирует шумно, хвастливо. На сенях, на виду стоят столы, и завесы раздернуты. Гусляры играют на гуслях, ложечники на ложках, вино наставлено бочками, женки бесстыжие песни поют, мужикам на плечо наваливаются. Нарядный, пьяный сидит Святослав, и против него Феодосий в выгоревшей порыжелой одежде из сукна такого грубого, что отчетливо видно переплетение нитей, как у мешковины. 
Истязание ему пиры эти. Повадился Святослав призывать его на гульбища, думает - оказывает честь. Как не пойдешь, когда князь велит идти? А ну разгневается? Отнимет милость? Им это недолго. Тогда - что с обителью? Великое дело подставлять под удар? Теперь вот есть божье указание строить храм Успения пресвятыя богородицы, надо выписывать зодчих из Византии, - кому о помощи кланяться? Князю же. 
Через то Феодосий и сидит среди непотребства. 
Запел свирельный голос, поет молоденькая, чуть не отроковица, бровки - цыплячий пушок, ей бы петь на клиросе в платье послушницы, а она раскрыла детские уста и поет плотское, призывное, ужасное. 
Ее перебила старая, обросшая пудами жира, пискливая, как комар, поет и в раже кидает на стол жирные кулаки, горящие каменьями. 
- Ты что не ешь, - говорит Святослав и, взяв кусок рыбы с блюда, протягивает Феодосию. - Ешь, отче! 
Кусок хорош. Подлива каплет на скатерть. Кругом смотрят: чтит Святослав Ярославич печерского игумена. Из своих рук угощает. 
А Феодосию становится невмочь. 
Как: слуге божьему, свыше призванному, свыше вдохновленному, - из этих пальцев принимать куски! 
Щелкают ложками ложечники. Плясуны скачут. Хохоча, мужики и женки хватают друг дружку. 
В гордыне, какой не знал сроду, обращает Феодосий светящийся свой взор на Святослава. И остановилась над столом Святославова рука с куском рыбы. 
- А на суде как будет? - громогласно и внятно спрашивает Феодосий. 
Притихло: 
- Что он сказал? 
Машут плясунам: 
- Цыц вы! 
Один за другим угомоняются плясуны. Смолкли ложки. Кто-то среди тишины щелканул и оборвал. 
- Чего он?.. 
- Кровавые! Алчные! - в тишине гремит Феодосий. - Братоненавистники! Сатане предавшиеся! О, будет суд на вас!.. 
Он встает и идет вдоль сеней к лестнице, высоко держа посох оплетенной синими жилами иссохшей рукой. 
Всю ночь он молится, чтобы всемогущий отпустил ему грех возмущения и гордыни и отвел Святославов гнев от обители. Ослабев, просит совета - не пойти ли нынче же к князю с покаянием. Когда утром к нему стучат, он покорно встает с колен: вот он, час земного возмездья! Отворяй, Феодосий! 
Это прибыл Святослав. Непроспавшиеся бояре теснятся за ним. 
- Благослови, отче, - просит Святослав. 
И бояре подходят под благословение в своих залитых вином кафтанах. 
- Я думал, - говорит Святослав, - ты на меня до сих пор гневаешься, не захочешь и впустить. 
- Наш долг, - отвечает Феодосий, - говорить вам то, что служит ко спасению душ ваших. 
- Стало быть, - говорит Святослав, - храм Успения будешь строить. 
- Если на то воля божья и твоя. 
- Ну, пойдем помолимся вместе, - говорит Святослав. 
Юноша лет семнадцати входит к Феодосию. Одетый невзрачно, с котомкой через плечо, с лицом худощавым и бледным, имеет, однако, вид неробкий, глаза смотрят востро и разумно. 
- Чего ищешь? - спрашивает Феодосий. 
- Спасения, - отвечает юноша. 
- Чем спастись думаешь? 
- Трудами во имя божие. 
- Какой труд тебе в охоту? Что умеешь? 
- Грамоте умею. 
- Почерк добрый? 
- Погляди, отче. 
Юноша достает из котомки бумагу и разворачивает. 
- Не больно добрый, - говорит Феодосий. - Ну, будешь прилежен усовершенствуешься. Но что здесь такое написано про солнце? 
- То было, - говорит юноша, - незадолго до того, как мне родиться. Люди рассказывали, я записал. На солнце накатывала тьма, на глазах у всех стояло солнце серпом, как месяц. Я многое, отче, записываю. 
- Всё, что рассказывают? 
- Не всё - достойное. Больше ведь слышишь такого, что недостойно людской памяти.